Хастен резали и раздавали части запеченного бычка, еще горячий пирог с курятиной; вручая куски родичам невесты, родичи жениха целовались с ними, в знак того, что пар пищи из родной печи чужих делает своими и они теперь одна семья. Молодыми есть пока не полагалось, и им только дали по пирогу за пазуху, чтобы съели, когда останутся вдвоем.
Но вот наконец гостям подали «вставальное яство» – горшок сладкой каши, накрытый блюдом. Это означало, что пиру конец, а молодым пора на покой. Овинов в Тархан-городце не имелось, но первую ночь молодые не проводят в жилом доме. Ложе из снопов устроили в клети: пока не собрали дань, она стояла пустая. Молёна, Озора и Мирава подняли Уневу и повели в клеть; Ярдар пока остался в избе выслушивать неизбежные советы и пожелания.
Но вот Озора вернулась, и Ярдар встал с места. Зажгли факелы – в семьях, где в предках были варяги, сохранялся этот обычай. При свете факелов хмельная толпа проводила Ярдара через двор; несколько отроков перехватили желающих юркнуть в дверь вместо него, завалиться на постель и требовать «выкупа места», и Ярдар наконец очутился в тишине клети.
Унева, в белой сорочке и с поясом, лежала в постели, устроенной на груде снопов, и ждала, когда супруг новобрачный развяжет этот пояс. Глубоко дыша, Ярдар приблизился к ней; он беспокоился, не зная, справилась ли она со своими странностями и готова ли к предстоящему.
Поначалу Унева смотрела прямо перед собой, только ноздри ее подрагивали. Когда Ярдар был в двух шагах, она подняла на него глаза… ее рот раскрылся, и она завопила во всю мочь.
– Да хрясни тя лютый! – невольно выбранился утративший терпение Ярдар. – Уневушка, ты что, сказилась? Это же я, муж твой!
– Зве-е-ерь! – Унева живо извернулась, подобрала под себя ноги и съежилась, глядя на него полным ужаса взором. – Медве-е-едь!
Она кричала, глядя в сторону Ярдара; мгновенно взмокнув, он оглянулся. Он был совершенно готов увидеть позади себя живого медведя – так ясно, казалось, его видела Унева.
Но позади было пусто – только выметенные сусеки и дверь клети. В тот же миг, пока он на нее не смотрел, Унева соскочила с постели, пробежала мимо него, выдернула засов и всем хрупким телом навалилась на дверь.
– Стой! – Ярдар развернулся и бросился за ней, но лишь успел коснуться ее плеча, как она юркнула в проем и выскочила наружу.
За дверью еще горели факелы, народ не расходился, везде пели разное, трое мужиков плясали в кругу, с пьяной лихостью притоптывая. Но все дружно обернулись, когда дверь клети скрипнула – куда раньше, чем можно было ждать. Под сотней изумленных взоров из клети выскочила невеста с непокрытой головой, босая и в одной сорочке, и с визгом кинулась куда-то сквозь толпу.
– Ого! – только и бухнул чей-то голос.
Бывает, конечно, что молодые девы боятся поначалу делить ложе с новобрачным мужем, но не настолько же, чтобы бежать прочь, зимой в одной рубахе!
– Держите, ляд возьми! – Вслед за невестой из клети выскочил Ярдар.
Унева неслась, натыкалась на людей, отскакивала, металась, сжимала голову руками, прорывалась сквозь толпу, непрерывно крича. Холода воздуха и земли она не замечала. Чуть опомнившись, люди пыталась ее поймать, но она вырывалась с неожиданной силой и визжала так пронзительно, что ловцы сами от нее шарахались, как от шального духа. Вот она выскочила из светлого круга в темноту; бранясь, за ней гнался Ярдар и еще кто-то из отроков.
Ворота городца были закрыты, далеко убежать она, к счастью, не могла. Споткнувшись, Унева упала, и Ярдар сам чуть на нее не наступил, но успел заметить на земле светлое пятно сорочки. Кинувшись, как сокол на белую лебедь, он подхватил новобрачную на руки и, крепко держа, понес обратно в клеть. Ему навстречу бежали потрясенные Прибымир и Молёна. Девица трепыхалась, как рыба, и, не в силах больше кричать, глухо стонала.
Только брату и невестке удалось немного успокоить Уневу.
– Звери… звери… – задыхаясь, твердила она, потом начала рыдать. – Медведи… кругом… везде… пасти… Прибыша, спаси меня, увези отсюда! Хочу домой! Матушка… домой…
Ее снова уложили, но Ярдар больше в клеть не пошел, с невестой остались до утра ее брат с женой. Бабы заварили каких-то зелий, напоили, наконец сказали, что она успокоилась и уснула.
– А хорошо, что в городе мы! – услышал Ярдар деловитый голос из толпы. – В Негостевой веси было, дед рассказывал: вот так же сглазили невесту, она прямо в сорочке в самый лес убежала и там семь лет жила, покуда нашли ее! Вся медвежьим волосом обросла, насилу в бане вениками свели.
Ярдар в полном отчаянии схватился за голову. Это сглаз, и это ясно всем в Тархан-городце.
Удалась свадебка, нечего сказать…
* * *
– А что ты хотел? – говорил утром Безлет, когда Ярдар проснулся в своей избе – один, хотя полагалось ему пробудиться возле молодой жены. – Ты же ведунов на свадьбу не звал?
– Не звал…
На свадьбы и погребения в Тархан-городце обычно звали Огневиду, но о ней Ярдар, после случая с Заранкой, не хотел даже думать. Еще чего не хватало – чтобы кто-нибудь выболтал Уневе или Прибымиру, как он чуть не женился на лесной девке, которую у людей на глазах сняли с дерева! Да и от самой Огневиды он добра себе не ждал.
– Ну а коли не позвал, то и беречь вас было некому, – продолжал Безлет. – На кого ж теперь пенять?
– Мать сказала, сама справится… Ходила же тут вчера, рябиной махала, всякую дря… ну, уголь да соль по углам сыпала…
Ярдар чувствовал себя хуже, чем с похмелья, хотя вчера почти не пил. Спал он отвратительно – едва мог задремать, да и то все мерещились какие-то мерзкие косматые хари.
– Мать твоя… – проворчал Безлет, не любивший Дивею еще с той поры, когда у нее в невестках жила его собственная дочь. – Видно, нашлась сила, ее посильнее.
– Это кто же? – Ярдар угрюмо глянул на него.
– А мне почем знать? Может, какой знающий человек ждал, что ты на свадьбу честь по чести позовешь, а ты не позвал, он и обиделся… Ну, что сидишь? Надо искать, в чем порча, звать людей знающих, чтоб лечить жену твою.
– Кого звать-то?
– Кто есть. Ольрад пусть с женой придет, Хельв, Воегость… Против них, кузнецов, никакая нечисть не устоит.
Мирава оказалась в клети: пришла еще на заре, проведать Уневу и Молёну, сидевшую с ней всю ночь. Новобрачная спала; поначалу, как сказала Молёна, стонала и