этого не пропустили.
– Ярдар? Женится? – Огневида в изумлении подняла брови. – На ком же?
– Привез с Оки-реки черную куницу какую-то. Хастен имя назвал, да я позабыла.
– Хастен приезжал сказать тебе? – Огневида не верила своим ушам. Скорее месяц ясный спустился бы с неба, чем Хастен стал бы служить на посылках для Заранки. – Что же он – на свадьбу тебя звал, что ли?
– Может, и звал! – Заранка хохотнула. – Только не меня.
– Меня?
Это было бы понятнее: на свадьбы всегда зовут ведуниц или ведунов, чтобы оберегали новобрачных и гостей от порчи, особенно опасной в такие дни.
– Нет, матушка. Про тебя и помину не было. Не обереги им на той свадьбе нужны, а против того…
– Что – против того?
– Корешок порчельный! Или зелие, на нестоячку наговоренное.
– Это кто ж… – Огневида вытаращила глаза от ужаса. – На воеводскую свадьбу – корешок?
– Матушка его родимая заботится.
– Заранка! Не темни, расскажи как есть.
– Я и рассказываю.
Огневида заставила пересказать все до слова, что говорил Хастен и что отвечала Заранка. Потом задумалась. И чем дольше она думала, тем сильнее менялось ее лицо.
– Ох, матушки… – пробормотала она наконец. – Заранка! Чует мое сердце – это к нам с тобой беда пришла.
– Почему же к нам? – Заранка, уже взявшись чистить репу в миске у стола, глянула на мать.
– Правду ли Хастен сказал или нет, сама ли Дивея хочет сына родного испортить… или невестку, а только виноватый кто будет?
– Кто?
– Удастся ее дело – обвинят-то нас с тобой. Все ж помнят… Все знают, что ты на него зло затаила…
– Не затаила я ничего! Пусть бы его синий унес – мне нужды нет!
– Не поверят. Все верят: ты спишь и видишь его извести, отомстить, что тебя хазарину в полную власть отдали. Случись что с ним или с невестой – нам с тобой не жить. Хастен для того и приезжал: потом скажет, она знала, я сам рассказал, как мимо проезжал невзначай. Скажет, ехал с лова, увидел девку ту на мостках, да и передал новость, худого не чуя…
– Так он на меня вину свалить хочет? – Заранка переменилась в лице и встала, держа в руке короткий нож. – Да я ж…
– Сядь! – властно велела Огневида. – Нам с воеводами не тягаться, теперь думать надо, как свои головы уберечь. Он сказал, завтра свадьба?
– Завтра…
Первые десять дней после того лова Заранка прожила на заселице[42] у бортника по имени Немтырь – молчаливого мужика, дальнего родича Огневиды. Лишь убедившись, что никто ее не ищет и в Тархан-городце всем так же мало радости вспоминать тот день, как и ей, Огневида вернула дочь домой. И вот оказалось, что в Тархан-городце про них не забыли. Приберегали для нужного случая. Согласилась бы Заранка дать порчельный корешок, нет ли – свалить на нее урон будет легко и так, и эдак.
– Надо нам убираться отсюда, – тихо, но с решимостью обреченного сказала Огневида.
– К Немтырю?
– Да хорошо бы… а скотину куда? У него ставить некуда, хлевушка такая, что две курицы войдут.
– К Любовану?
– Вот если к нему. Корову нашу он не выдаст, а нас самих от воеводского гнева укрывать не станет…
– Да неужто правда… – Заранка с трудом верила, что даже ее разумная мать, не склонная блажить попусту, считает опасность такой большой, что готова бежать, расставшись со всей скотиной и пожитками.
Огневида не успела ответить. Дрова в печи прогорели, дым унялся, и она встала, чтобы задвинуть заслонку… но тут в оконце с шумом вскочил ворон – Встрешник.
Как всегда, Заранка слегка вскрикнула от неожиданности. А ворон спрыгнул на стол и бросил что-то, принесенное в клюве.
По привычке Заранка потянулась рассмотреть его добычу. Но не сразу поняла, что это такое. Кусочек чего-то грязно-серого… обугленного… вымаранного в земле…
– М-мать-земля! – потрясенно вскрикнула Огневида. – Мертвая кость!
Вестник Нави принес им знак – кусок обугленной человеческой кости с чьего-то давнего погребального костра.
* * *
Уезжал Ярдар из Тархан-городца с дружиной из десятка всадников, а возвращался с целым обозом из двух лодий. Кроме незнакомых гребцов, в передней лодье сидели две женщины. Одна была с головой укрыта белым покрывалом, но и так видно, что молодая дева. Невеста! Мгновенно весь город оказался на валах. В эту угрюмую пору все сидели дома и никак не ждали такого развлечения, как свадьба молодого воеводы!
Увидеть лицо невесты сразу не удалось почти никому: так же под покрывалом ее из лодьи проводили в избу к Озоре, где ей предстояло дожидаться свадьбы. Ярдар собрал к себе старших оружников и рассказал им, как прошла его поездка. Выходило, что ему сопутствовало полное счастье: удалось раздобыть и союзников для похода, и толкового верного воеводу для них, и красивую родовитую невесту для себя. Ее приданое занимало несколько больших ларей и коробов, привезенных во второй лодье. О несчастье с Вратимиром Ярдар и Прибымир сговорились не упоминать.
Женщинам было велено немедленно приниматься готовить пир. Закололи бычка, накалили камни в «мясной яме», заложили печься, обложив тушу душистыми травами и обернув шкурой. Всем страсть как хотелось поскорее увидеть лицо невесты – их будущей госпожи; уже везде ходили толки, что она такая красавица – глаз не отвести. Было известно, что невеста совсем юна, две зимы как поневу надела, но ее высокий род внушал благоговение всем и досаду Дивее: та бранилась, что-де на старости лет заставят ее невестке кланяться. Сама она была из здешних же, но даже собственная родня косилась на старуху с насмешкой. И были причины: прошел слух, будто Ярдар велел матери перебираться к Озоре, обещая весной поставить ей избу, но жить с ней в одном доме он больше не хочет, теперь другая хозяйка имеется. «Согнал меня, сироту, родной сын из дому!» – причитала Дивея в поварне, глядя, как женщины готовят начинку для завтрашних пирогов; однако, судя по их взглядам украдкой, жалости старуха вызывала мало.
На другой день еще нескольким девушкам повезло: вместе с прибывшей из Кудояра женой Прибымира, Молёной, им доверили вести невесту в баню. Но наружу ее вывели опять под покрывалом; невеста держалась за один конец пояса, Молёна – за другой, и так они следовали от Упы по тропе в город и к избе Ярдара.
– Уж как отдали молоду на чужую сторону! – распевала Молёна, ведя «слепую» невесту за собой, как на привязи.
– Ох-тих-тих-ти! – подхватывали тархановские женщины; все, кто мог оторваться от стряпни, стояли на тропе, у ворот, у своих изб