Читать интересную книгу Сибирская трагедия - Дмитрий Барчук

– И ты меня прости, дорогая…

Она погладила меня по голове и предостерегла:

– Но эти черносотенцы… Они всюду. Как бы они не подмяли под себя и эсеров, и вас, областников.

– Успокойся, любимая. Ничего у них не выйдет. Сибиряки еще не сошли с ума в отличие от россиян. У нашего народа хватит здравого смысла избежать крайностей. Надо только сохранять выдержку, не лезть на рожон. Пусть левые с правыми разбираются сами.

Мои губы нашли ее губы. Больше слова нам были не нужны.

Омск напоминал разворошенный муравейник. Снять квартиру или комнату было почти невозможно. Все жилые дома были переполнены, а с Поволжья и Приуралья продолжали стекаться беженцы. С востока непрерывно прибывали различные дипломатические и военные миссии союзников. Им нужны были достойные помещения. А где их было взять? Небольшой провинциальный город в бывшей колонии, в котором до революции проживало всего сто тысяч человек, не мог вместить в себя миллион и никак не тянул на роль российской столицы.

Двоевластие только накаляло обстановку. Директория лишь собиралась управлять Сибирью, а Сибирское правительство ею реально управляло. У нас был аппарат и налаженные финансы, пусть и не такие блестящие, ведь приходилось постоянно проводить эмиссию сибирских денег, что обесценивало их, и цены на товары росли. Но у Директории и этого не было. Однако имелся золотой запас и поддержка чехословацкого корпуса.

– Мы готовы подчиниться решениям Уфимского государственного совещания: упразднить Сибирское правительство и передать вам с таким трудом налаженный правительственный аппарат. Но мы должны быть уверены, что этот аппарат получит надлежащее руководство и всё, что создано нами, не погибнет, – настаивал Муромский на совместном совещании членов Директории и Административного совета.

Он был своего рода связующим звеном между сибиряками и навозными, ибо формально входил и туда, и туда, но душой все равно был под бело-зеленым знаменем.

– Не могли бы вы, ваше высокопревосходительство, уточнить свои требования? – спросил Авксентьев.

Он уже давно ввел на своих совещаниях высокий тон и требовал, чтобы к членам Директории обращались официально.

Но Муромский, привыкший к простоте, был шокирован обращением. Он даже поперхнулся.

– Мы хотим принять участие в формировании нового Всероссийского Совета министров, и чтобы без нашего одобрения не был назначен ни один министр.

– У вас нет на это полномочий, – отрезал глава Директории. – Не забывайте, что мы подотчетны только Всероссийскому Учредительному собранию!

Муромский дружески улыбнулся и не без иронии ответил:

– Но мы просим лишь о небольшой уступке, ваше высокопревосходительство. Если вы ее нам сделаете, то мы готовы на весьма большее самопожертвование – упразднение Сибирского правительства.

Директория приняла наши условия и назначила Муромского председателем Совета министров Всероссийского Временного правительства, поручив ему формирование нового кабинета. Но настоящая борьба за власть только начиналась…

Пятнадцать дней бесконечных трений, разногласий и интриг… Сибиряки предлагали своих министров, навозные их отводили и навязывали свои кандидатуры. И никто не хотел отступать.

Противоборство вышло за стены правительственных кабинетов. И справа, и слева раздавались предложения прекратить этот торг с помощью вооруженной силы. Чехи и словаки только ждали отмашки от Авксентьева, чтобы арестовать членов Сибирского правительства и предоставить всю полноту власти Директории. Казаки же, наоборот, хотели пересажать всех заезжих эсеров.

Компромиссы достигались лишь в упорной борьбе. И все равно стороны зашли в тупик. Директория ни за что не хотела видеть на посту министра финансов Каинова, а сибиряки не соглашались на назначение товарищем министра внутренних дел эсера Роговского[147]. Старинная вражда между Омском и Самарой вспыхнула с новой силой.

После очередного трудного и бестолкового дня бесконечных споров Иван Иннокентьевич Золотов пригласил меня к себе в гостиницу выпить чаю и посоветоваться в неформальной обстановке.

Мы долго ждали самовара. Наконец горничная принесла его, а за ней в номер ворвался казачий полковник. Мне его лицо показалось знакомым. Он же, увидев меня, странно ухмыльнулся и по-военному четко представился:

– Полковник Сибирского казачьего войска Вдовин. Прибыл для охраны вас, господин министр, от возможного ареста.

– Но кем? – воскликнул Золотов.

– Не могу знать! Я только исполняю приказ. Получены сведения, что канцелярия Совета министров занята какими-то войсками и что оттуда выступили отряды, чтобы арестовать вас, Муромского и Каинова.

– Больше ничего не имеете сообщить? – спросил Иван Иннокентьевич.

– Никак нет! – отрапортовал полковник.

– Тогда узнайте сейчас же, что за части заняли канцелярию?

– Слушаюсь, господин министр.

Громыхая сапогами, полковник удалился. А я стал ломать голову: где же я его прежде видел?

– Вдовин… Вдовин… Знакомая фамилия… Неужели?!

Я отказывался верить своей догадке. Но потом вспомнил характерную ухмылку, не оставившую никакого сомнения, кто это.

– Это ваш знакомый? – поинтересовался напуганный моей реакцией Золотов.

– Больше чем знакомый. Он – мой крестник, а я – его.

И я поведал Ивану Иннокентьевичу, как мы познакомились с полковником в 1905 году во время черносотенного погрома в Томске.

– Да уж… – многозначительно произнес министр. – Воистину неисповедимы пути Господни.

Чай уже остыл в моей кружке. Я совсем забыл о нем, погруженный в раздумья.

– А ведь Полина предупреждала меня, что я скоро стану дружить с черносотенцами. И вот это случилось: бывший царский сатрап охраняет меня от социалистов! Как такое могло произойти, Иван Иннокентьевич? Может быть, это вовсе не мир сошел с ума, а мы с вами? Большевики и эсеры – истинные революционеры, а мы – самая настоящая контра, прислужники буржуазии и монархии, которых необходимо добить?

Золотов нахмурился и ответил со злостью:

– Ну, положим, вы, Пётр Афанасьевич, относительно своей персоны не обольщайтесь. Полковник прислан охранять меня, а не вас. И если вы устали руководствоваться здравым смыслом и готовы поверить в сладкие байки о рабоче-крестьянском царстве свободы, то вас никто здесь силой не удерживает. Можете переметнуться к эсерам, а то и к большевикам. Я думаю, что переводчики им сейчас тоже нужны.

Я обиделся и встал из‑за стола. Золотов меня остановил:

– Перестаньте дуться как барышня! Кто ж тогда, в девятьсот пятом, и даже летом прошлого года мог подумать, что так оно все выйдет? Что революция принесет нам не долгожданное освобождение от царского гнета, а войну, боль и страдания? Что ее результатами воспользуются враги России? И что часть нашего народа, переметнется на службу к немцам? Что зависть к успеху соседа окажется сильнее православной веры, национальной идеи и даже любви к Сибири? Я понимаю, что вы по рождению не сибиряк, и вам трудно быть патриотом этой земли, но мы, родившиеся здесь, любим ее самозабвенно и не мыслим своей жизни без нее. Вы же хотели уехать? Уезжайте. А мы останемся здесь и будем противостоять всем «измам», идущим с Запада. Будь-то коммунизм, интернационализм, сионизм или другой какой-либо национализм! Это наша земля, и ее обустраивать нам!

Иван Иннокентьевич еще что-то хотел сказать, но в это время в дверь постучали, и в номер вошел Вдовин.

– Ложная тревога, господин министр, – с порога доложил полковник. – Канцелярию заняли наши войска. Это контрмера против кого-то другого. Но на всякий случай мы все-таки останемся на ночь в фойе. Ведь береженого бог бережет.

– Спасибо за заботу, – поблагодарил казачьего офицера Золотов, а когда тот повернулся, чтобы уйти, неожиданно спросил его:

– Скажите, полковник, вы знакомы с господином Коршуновым?

– Доводилось встречаться с господином студентом, – признался тот, покусывая ус.

Золотов сделал шаг вперед и оказался между нами:

– Так вот, господа, что бы между вами раньше ни было, все это осталось в прошлом. Сейчас мы делаем одно общее дело, и не время вспоминать былые обиды. Я прошу вас забыть о них и пожать друг другу руки в знак окончательного примирения.

От такого поворота событий мы с полковником опешили. А Золотов, воспользовавшись нашим замешательством, взял мою правую ладонь и вложил ее в огромную казачью лапу. Вдовин ухмыльнулся, но потом крепко сжал мне запястье.

На следующий день никаких заседаний не проводилось. С членом Директории генералом Болдыревым[148] мы встретились случайно на улице, когда пошли в трактир пообедать.