Ну, что замолк? Играй! — крикнул он невидимому флейтисту, и хоровод закружился снова, огибая незнакомца и стоявшего неподвижно, как статуя, графа Аланхэ.
Играл пришедший гвардеец действительно ловко, не прошло и пары минут, как ложка его скользнула по плечу Клаудии.
— А, вот рыбка и попалась! — торжествующе воскликнул гвардеец и, не снимая повязки, небрежно отбросил ложку, шагнул прямо к застывшей девушке и крепко поцеловал ее в губы. Клаудиа почувствовала, как тело ее становится текучим медом и душа улетает прямо ввысь над водами травянистого Мансанареса. Однако это длилось лишь мгновение, и она пришла в себя от вдруг наступившей гробовой тишины. А когда Клаудиа открыла глаза, то увидела, что стоит совершенно одна, и только гвардеец, уходящий с толпой своих товарищей к палаткам, игриво машет ей издали рукой в длинной перчатке.
Как потерянная, она долго бродила по берегу, путаясь в повозках и веселых компаниях, занявших всю долину, принимая отовсюду дружественные улыбки и приглашения присоединиться, пока совсем случайно не наткнулась на карету герцогини Осунской. Карета была пуста, но Клаудиа велела кучеру везти ее в Аламеду, подумав, что сама герцогиня освободится еще не скоро, если в такой день вообще поедет домой.
Дома, как она уже привыкла называть резиденцию герцогов Осунских, Клаудиа заперла дверь, сказав горничным, что устала и не будет дожидаться возвращения хозяйки. Затем, не раздеваясь, встала у окна, как стояла еще совсем недавно в ночь прощания с Педро. Теперь парк светился лунным светом нагих статуй и отблесками недалеких прудов. И этот манящий загадочный свет, и тишина, прерываемая лепетом листьев, — все возвращало ее к тому удивительному ощущению, когда в объятиях незнакомца душа ее словно выскользнула из тела, оставив его покорным и слабым. Девушка провела рукой по губам — они, казалось, все еще горели, и жесткие шнуры мундира еще царапали голые руки. «Он гвардеец… — плыло у нее в мозгу. — Можно спросить о нем у Педро… Он должен знать… Но граф тоже оттуда… Почему лицо его исказила такая ненависть? Впрочем, не надо спрашивать у Педро… Да, лучше попросить Хуана, это проще…» Мысли путались у нее в голове, и так ничего не придумав и не поняв, Клаудиа заснула, сидя перед раскрытым окном, положив голову на подоконник.
* * *
Королева, разумеется, не могла не вознаградить себя за пропущенный праздник в Сан Исидро, и спустя неделю устроила так называемое интимное чаепитие, где собирались только высшие люди королевства, а для развлечения приглашались какие-нибудь экзотические личности, вроде известных тореро или художников.
— Мы с вами непременно туда поедем, — предложила Клаудии герцогиня Осунская, — только там, моя милая мадмуазель, можно увидеть всю эту мразь в ее полном великолепии. Я могу брать с собой кого угодно.
— Но ваши чаепития гораздо интересней, — улыбнулась Клаудиа. — А если уж вы хотите пополнить мои придворные познания, то я лучше посмотрела бы какой-нибудь военный парад… или турнир.
— Какая любовь к военным! — расхохоталась герцогиня. — Впрочем, все это от вас и так не уйдет. А сейчас мы все-таки поедем на чай.
Мария Луиза сидела за накрытым чайным столом, и ее увядшее лицо неожиданно сияло красками молодости, подкрепленными сверканием бриллиантов на груди и особенно крупной алмазной розой в парике. Сегодня гарниром служили эскизы фресок придворного художника Гойи, изображавшие прекрасных нимф в полупрозрачных одеяниях. Гости с видом знатоков обсуждали пластику и позы, и только герцогиня рассеянно отщипывала прозрачными пальцами нугу. Клаудиа же с интересом рассматривала изображения на картонках, но полуприкрытые глаза нимф и их покорные позы снова и снова вызывали перед ее внутренним взором того, кого она даже не успела как следует рассмотреть. Кроме мускулистых ног и бархата щек, она, увы, не помнила ничего.
Скоро все откровенно заскучали, но оживление королевы не проходило, и она попросила маркиза Пипаона сесть за спинет. Тот, пожав плечами, исполнил приказание и заиграл нечто тоскливое. По гостиной поплыли, рыдая и плача, куплеты кантарес:
Подруга моя, подруга,
Какая злая тоска
Воды касаться губами
И не отпить ни глотка!
И под эти молящие стоны никто не заметил, как тихо раздвинулись синие портьеры у противоположной центральному входу двери и как ярко при этом вспыхнуло лицо королевы. Только Клаудиа, которой все здесь было в новинку, невольно проследила за метнувшимися глазами Марии Луизы и… девушка застыла, едва успев прикусить губу. Полуприкрытый портьерой, у дверей стоял тот самый недавний гвардеец. Клаудиа узнала его не по костюму — сейчас на нем был придворный темно-зеленый мундир и белые чулки вместо ботфорт, и не по внешности — природные волосы скрывал напудренный парик, а по тому ощущению, которое вновь охватило ее тело. Она быстро отвернулась, но уже последним взором скорее ощутила, чем увидела, что глаза незнакомца весело сверкнули, также узнав ее.
Неслышно выйдя из-за портьеры и сделав несколько шагов, новоприбывший неожиданно подкрепил томящую мелодию полнозвучным и страстным голосом, от которого даже эта тоскливая песня мгновенно обрела какую-то могучую живительную силу:
Будь моя грудь стеклянной,
Видела б ты сама,
Как мое сердце кровью
Плачет, сходя с ума.
Все резко обернулись, и мужчина, ничуть не смутясь, а, наоборот, демонстрируя явное превосходство своих голосовых данных, запел дальше. Он откровенно смотрел в сторону королевы, но, неспешно передвигаясь по гостиной, оказался наконец прямо за спинкой стула Клаудии. И она, боясь повернуться и даже вздохнуть, вся так и запылала жаром, шедшим, казалось, прямо от этого низкого бархатного голоса:
Плачьте, глаза мои, плачьте,
Это не ваша вина;
Кто из-за женщины плачет,
Тем и слеза не стыдна[75].
Сияя от удовольствия, Мария Луиза дослушала кантарес и неожиданно встала как раз в ту минуту, когда подали вторую перемену сластей.
— Прошу прощения, но я вынуждена вас покинуть, — сладким голосом произнесла она. — Союзники приносят нам столько хлопот. Донья Реститута, — довольно громко приказала она пожилой обер-гофмейстерине, — передайте, пожалуйста, генералиссимусу Годою мою просьбу срочно явиться ко мне на аудиенцию в кабинет. И прошу меня не сопровождать. — С этими словами Мария Луиза величественно удалилась, а общество тут же оживилось и пришло в движение.
Однако Мануэль не спешил никого и никуда сопровождать, а так и продолжал стоять, опираясь на спинку стула Клаудии и обмениваясь легкими репликами с остальными дамами и гостями. Клаудиа сидела ни жива ни мертва. Так вот он какой на самом деле — этот дон Мануэль Годой,