Читать интересную книгу История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 1) - Уильям Теккерей

— Что между вами произошло? — спрашивала прозорливая Элен. — Что-то случилось, я вижу. Может, всему виной эта проказница Бланш? Скажи мне, Лора.

— Ничего не случилось.

— Так почему же ты так смотришь на Пена?

— Посмотрите и вы на него, маменька! Мы с вами неподходящее для него общество: ему с нами скучно; для такого гения мы недостаточно умны. Мы стесняем его свободу, и он попусту растрачивает свою жизнь. Ничто его не занимает, он и из дому-то почти не выходит. Даже капитан Гландерс и капитан Стронг ему надоели. А ведь они мужчины, — добавила она с горьким смешком, не то, что мы. Здесь он никогда не будет счастлив. Почему он ничего не делает? Почему не старается чего-то добиться?

— При большой экономии нам всего хватает, — сказала вдова, и сердце у нее заколотилось. — Пен уже сколько месяцев ничего не тратит. По-моему, он ведет себя примерно. По-моему, ему и с нами очень хорошо.

— Не волнуйтесь так, маменька! Не нужно этого. И не грустите оттого, что Пену здесь скучно. Ведь он мужчина, а мужчина должен работать. Он должен составить себе имя, найти себе место в жизни. Вот смотрите: оба капитана воевали; этот мистер Пинсент, что приходил к нам, будет очень богат, а все-таки в государственной службе; он очень много работает, мечтает об имени, о доброй славе. Он говорит, что в Оксбридже Пен был одним из лучших ораторов и числился среди самых способных студентов. Пен смеется над известностью Уэга (он, и правда, очень противный), говорит, что он тупица и такие книги мог бы писать кто угодно.

— Отвратительные книги, — вставила вдова.

— А между тем его все знают. Вот, пожалуйста, в "Хронике графства" пишут: "Прославленный мистер Уэг провел некоторое время в Бэймуте — пусть наши модники и причудники страшатся его язвительного пера". Если Пен умеет писать лучше, чем мистер Уэг, и говорить лучше, чем мистер Пинсент, за чем же дело стало? Право же, маменька, он не может произносить речи для нас двоих, здесь он вообще не может отличиться. Ему нужно уехать, просто необходимо.

— Лора, милая, — сказала Элен, беря ее за руку, — хорошо ли с твоей стороны так его торопить? Я давно жду. Я уже сколько месяцев коплю деньги, чтобы… чтобы отдать тебе долг…

— Полноте, маменька! — перебила Лора и поспешно ее поцеловала. — Это не мои деньги, а ваши. Никогда больше о них не поминайте. Сколько вы скопили?

Элен сказала, что в банке уже более двухсот фунтов, а всю сумму она сможет выплатить Лоре к концу будущего года.

— Отдайте их ему. Пусть возьмет двести фунтов. Пусть едет в Лондон и станет юристом: станет человеком, будет достоин своей матери… и моей, добавила девушка, на что нежная вдова с чувством заявила, что Лора — милая, добрая девочка, дар, ниспосланный ей небом; и думаю, что по этому поводу никто не стал бы с ней спорить.

То был не последний их разговор об этом предмете, и в конце концов твердость и ясное суждение девушки одержали верх; к тому же вдова всегда была готова принести себя в жертву. Но она помнила о своей заветной цели и, когда пришло время сообщить Пену об этих новых планах, не преминула ему рассказать, кто первым до них додумался: это Лора настаивает на том, чтобы он ехал в Лондон учиться; это Лора слышать не хочет о возврате денег, которые у нее взяли, чтобы уплатить его… его долги после Оксбриджа; это Лоре он должен быть благодарен, если и сам сочтет, что ему надобно уехать.

Пен просиял, услышав эту новость, и с таким жаром обнял мать, что она, бедняжка, вероятно, даже огорчилась, однако первые же его слова вернули ей бодрость.

— Клянусь, она благородная девушка, храни ее бог! Ах, матушка! Мне здесь так тяжко, так хочется работать, а за что взяться — не знаю. Все думаю и думаю о своем: позоре, о долгах, о проклятом своем мотовстве и безрассудстве. Я мучился неимоверно. Я совсем извелся… но не стоит об этом говорить. Если мне представится возможность искупить прошедшее, исполнить свой долг перед самим собою и перед лучшей из матерей, — право же, право, я это сделаю. Я еще покажу себя достойным вас. Храни вас господь! Спасибо Лоре! Эх, жаль, что ее здесь нет, что я не могу ее поблагодарить!

Пен говорил еще долго и несвязно, шагал по комнате, пил воду, принимался прыгать вокруг матери и обнимать ее, то смеялся, то пел, — таким счастливым она не видела его с тех пор, как он был ребенком, с тех пор, как вкусил от страшного древа познания, которое с начала времен искушает род человеческий.

Лоры не было дома. Лора гостила у важной леди Рокминстер, дочери лорда Бэйракрса, сестры покойной леди Понтипул, а следовательно — дальней родственницы Элен, о чем сама миледи, великий знаток генеалогии, милостиво напомнила скромной провинциалке. Признание этого родства очень 'порадовало Пена; зато он, вероятно, был не очень доволен, когда леди Рокминстер на несколько дней увезла мисс Белл к себе в Бэймут, а о том, чтобы пригласить мистера Артура Пенденниса, даже не заикнулась. В беймутской гостинице готовился бал, — Лоре предстоял первый выезд в свет. Графиня заехала за нею в своей карете, и она укатила, увозя в картонке белое платье, счастливая и румяная, как та рова, с которой сравнил ее Пен.

Разговор матери с сыном состоялся как раз в день бала.

— Честного слово! — воскликнул Пен. — Поеду-ка и я туда… только на чем?..

Мать очень обрадовалась такому его решению, и пока он раздумывал, как ему добраться до Бэймута, к ним, по счастью, заглянул капитан Стронг. Оказалось, что он тоже едет в Бэймут, и он тут же предложил запрячь своего Крепыша в двуколку и захватить Пена.

Когда в Клеверинг-Парк съезжались гости, шевалье Стронг обычно искал отдыха и развлечений на стороне. "Я в свое время насмотрелся званых обедов, — объяснял он. — Помню и такие, когда на одном конце стола сидел король, а на другом — герцог королевской крови, и у всех обедающих было на груди по шесть орденов; но, черт побери, Гландерс, вся эта пышность не по мне, а уж от английских дам с их проклятой чопорностью и от помещиков с их послеобеденными разговорами о политике меня, всегда клонит в сон, честное слово. Я люблю после обеда спокойно покурить, а когда хочется пить — тянуть пиво из оловянной кружки.

Итак, в дни больших приемов в Клеверинг-Парке шевалье довольствовался тем, что надзирал за приготовлениями к столу и школил мажордома и слуг; и хотя он вместе с мосье Мироболаном проверял список блюд, но сам на обеде не присутствовал.

— Пришлите мне в комнату бифштекс и бутылку кларета, — распоряжался сей мудрец; и из своего окна, выходившего на террасу и подъездную аллею, он наблюдал, как подкатывают к крыльцу коляски с гостями, а не то разглядывал дам через круглое оконце, проделанное из его прихожей в парадные сени. Убедившись в том, что гости уселись за стол, он отправлялся через парк в городок: к капитану Гландерсу, либо навестить хозяйку "Герба Клеверингов", либо повидать мадам Фрибсби за ее неизменной чашкой чая и романом. Куда бы он ни пришел, ему везде были рады, и везде он оставлял после себя легкий аромат грога.

Крепыш — далеко не худшая лошадь в конюшне сэра Фрэнсиса — был отдан в полное распоряжение капитана Стронга, который седлал или запрягал его в любое время дня и ночи и разъезжал на нем по всей округе. Шевалье и его гнедой держали путь то в харчевню, где подавали доброе пиво, то к арендатору — отцу хорошенькой дочки, играющей на фортепьяно, то в Чаттерис — в театр либо в казармы, — то в Бэймут, если там затевалось что-нибудь интересное, то на сельские скачки и ярмарки; и старый солдат, находясь, можно сказать, в дружественной стране, жил, не платя за постой.

Крепыш быстро доставил Пена и шевалье Стронга в Бэймут. С тамошней гостиницей и ее хозяином этот последний был знаком так же хорошо, как и со всеми другими окрестными гостиницами, и обоим джентльменам тотчас отвели комнату, где переодеться, после чего они спустились в залу для танцев. Шевалье был великолепен. В синем сюртуке, с тремя золотыми крестами на широкой груди, он выглядел точно иноземный фельдмаршал.

Как на всяком публичном бале, публика собралась очень пестрая, и это даже поощрялось, поскольку молодой Пинсент рассчитывал на поддержку в графстве, а почетной устроительницей бала была леди Рокминстер.

В одном конце залы поставили карточный стол и особые скамьи для аристократии. Шевалье не стал туда пробираться (он, по его словам, не жаловал важных шишек) зато в другом конце комнаты он знал всех и пожимал руки направо и налево — дочерям виноторговцев, кабатчиков, купцов, стряпчих, фермеров из дворян, а также их отцам и братьям.

— Кто это там, с трехконечной звездой на синей ленте? — спросил Пен, указывая на господина в черном, с кудрями и острой бородкой, который стоял, свирепо оглядываясь по сторонам, заложив одну руку за пройму жилета, а в другой держа шапокляк.

— Бог мой, да это Мироболан! — воскликнул Стронг и расхохотался. Bonjour, chef! Bonjour, chevalier!