24 июля второй комитет представил свой доклад Макдональду. Этот доклад, единодушно составленный, устанавливал, что военные организации, если они будут сохранены, не должны ни в чем препятствовать свободному развитию экономической деятельности.
* * *
Вопрос о военной эвакуации Рура уже ставился на наших утренних заседаниях на Даунинг-стрит, и мне стоило большого труда отвести его как не входящий в компетенцию конференции. В сущности, эта проблема тяготела над всеми переговорами. В частном письме от 24 июля Макдональд напомнил мне обязательства, взятые французским и бельгийским правительствами во время оккупации. Эти обязательства были подтверждены, писал он мне, официальными сообщениями, адресованными правительству его величества, согласно которым оккупация Рура не имела своей целью безопасность, но должна была побудить немцев платить и выполнять условия Версальского договора. Макдональд заявил мне, что английское правительство не сможет поставить своей подписи под Лондонским соглашением, если из Рура не будут выведены войска. Против плана Дауэса была настроена целая партия, которая усматривала в нем причину обострения безработицы в Англии. Премьер-министр столкнулся с коалицией либералов и лейбористов. Речь Ллойд Джорджа свидетельствовала о резкости той оппозиции, с которой он встретился. Почти вся английская печать была недовольна оккупацией Рура.
Для Макдональда эта оккупация противоречила условиям Версальского договора, признания и выполнения которого требовали от Германии. Он ни в коей степени не допускал, чтобы она была бы превращена в операцию по обеспечению безопасности, или, как он писал мне, «экстрабезопасности». По его мнению, сохранение этой оккупации потребовало бы созыва новой мирной конференции. Молчание экспертов на этот счет нельзя было истолковывать как согласие. Военная эвакуация Рура была, по мнению британского правительства, с которым я спорил, «дипломатическим последствием плана Дауэса». Лондонский кабинет считал себя не вправе вмешиваться с целью разрешения этой проблемы, но он просил, чтобы французское и бельгийское правительства «ее ликвидировали». Он оставлял за собой право не согласиться с решениями, которые будут приняты. Затем он еще раз, как это делали предыдущие британские правительства, заявил протест против военной оккупации Рура и против утверждения, что эвакуация Рура могла бы дать повод для «торговли» и, например, быть связана с Кёльнским делом.
Легко себе представить, как я был озабочен этим письмом Макдональда. Моей первой мыслью было, что надо немедленно вызвать в Лондон маршала Фоша. В пятницу, 25 июля, я вызвал его начальника штаба генерала Детикера к себе в отель «Хайд-парк» для секретной беседы. Я ввел его в курс дела и сообщил ему о своем решении. «Нет надобности беспокоить маршала, – ответил он мне, – я знаю его мнение и сообщу вам его. Если бы вы могли сделать так, чтобы завтра вечером из Рура были эвакуированы войска, вы оказали бы Франции огромную услугу». Я не верил своим ушам. «Вы сейчас меня поймете, – продолжал генерал. – Оккупация Рура не имеет ничего общего с военной оккупацией. У нас там эшелонированы войска среди сложнейшей сети всевозможных промышленных предприятий, шахт, заводов, железных дорог. Если бы положение обострилось до такой степени, что можно было бы опасаться войны, нашей первой заботой было бы отозвать их. Безопасность Франции – в оккупации Рейнской области, а не в оккупации Рура». И я действительно понял; я смог оценить разницу между подлинным военным и стратегами газетных редакций, кафе и кулуаров.
30 июля я уточнил свое предложение об арбитраже. Если отбросить сложности текста, суть этого предложения сводилась к следующему: когда репарационной комиссии придется выносить решение по вопросу, относящемуся к плану Дауэса, в прениях должен участвовать американский гражданин; при отсутствии единогласия вопрос должен быть передан на решение Гаагскому трибуналу. В случае нарушения со стороны Германии и принятия репарационной комиссией своего решения большинством голосов любой член этой комиссии мог бы апеллировать к арбитражной комиссии из трех лиц под председательством американского гражданина. Мы точно так же применили принцип арбитража к режиму трансферта и товаропоставок. Мы добивались, чтобы поставки угля, кокса и красителей продолжались и после выполнения обязательств по Версальскому договору. Я считал чрезвычайно удачным то, что Соединенные Штаты стали играть значительную роль в осуществлении контроля. Впрочем, можно было заметить, что арбитраж уже фигурировал в плане Дауэса сам по себе, и, кроме того, как говорил г-н Лион, юрист репарационной комиссии, до этого не было предусмотрено, на кого будет возложена обязанность констатировать нарушения.
2 августа Макдональд предложил германскому правительству прислать в Лондон своих представителей, «чтобы обсудить с конференцией наилучшие методы (Sic!) претворения в жизнь плана Дауэса от 9 апреля 1924 года», целиком принятого союзными правительствами. Макдональд проявлял оптимизм. «Отныне, – говорил он, – нас может разъединить только сам сатана».
Мы встретились впервые с немецкой делегацией 5 августа. Ее возглавляли три полномочных представителя – канцлер Маркс, министр иностранных дел Штреземан и министр финансов Лютер. Маркс, глава партии, в которой преобладали жители Рейнской области, мужчина меланхолического вида, слыл за человека тонкого, осторожного и своевольного, но готового на любые уступки ради освобождения оккупированных территорий и главным образом Кёльна, его родного города. Штреземан, с лицом более оживленным, обнаруживал более сильный характер; стремясь сплотить народную партию вокруг себя и укрепить ее единство с помощью своего личного престижа, сообразительный, искусный изобретатель формулировок, способный на сделки, впрочем, тщеславный и обидчивый, блестящий импровизатор, он слыл за человека, легко поддающегося внешнему влиянию и способного даже на неосторожные начинания и на искажение мысли своего собеседника. Такое впечатление он произвел на английского посла в мае 1921 года; ему говорили, что Германия потеряет всю Верхнюю Силезию, если не примет Лондонский ультиматум; впоследствии он ссылался на это заявление, требуя всю Верхнюю Силезию. Лютер принадлежал к правой партии, враждебной Франции, и был чиновником старого режима, упрямым и трудолюбивым; и все же его национализм казался менее экзальтированным, чем его коллеги Ярреса. «Генеральным комиссаром» делегации был фон Шуберт, директор англо-саксонского отдела на Вильгельмштрассе, честный и вежливый дипломат, приятный в обращении, расчетливо умеренный. В числе тринадцати лиц, представлявших германские власти, находились: статс-секретарь Брахт, доктор Шпикер, заведующий пресс-бюро, бывший главный редактор газеты «Германиа», полномочный министр Риттер и Гаус, заведующий юридической секцией, тонкий законник. Германская делегация получила инструкции от кабинета, собравшегося под председательством Эберта[94].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});