задергалась, изображение исчезло. Олька отступила в свою квартиру. Но звук остался.
– Слышь, пацан, не отстегнешься по-хорошему, я с тебя шкуру спущу, – прорычал бугай.
– Я ничего не сделал, – проныл Амелин издевательски плаксивым голосом.
– Вот поедем, там и разберемся, кто что сделал. Если ничего не сделал, уйдешь себе спокойно.
– Вы же знаете, что я вам не поверю, – откликнулся Костик уже насмешливо.
– Тебе руку сломать?
– А вот в это верю.
Раздался звук удара.
– Спасибо, что так слабо, – простонал Амелин. – В прошлый раз ваш коллега мне чуть почки не отбил. Но он был крепкий парень, не то что вы.
Снова послышался удар и чересчур громкий смех Амелина.
– Так уже лучше. Но имейте в виду, что меня может начать тошнить или кровь пойти носом.
– Давай сгоняй в его квартиру, – сказал бугай. – Пусть инструмент какой поищут. Молоток хотя бы.
Молодой поднялся к лифту, зашел в него и уехал.
– Неужели ты не понимаешь, что мы тебя по-любому увезем? – Приглушенный голос фельдшера наполнился ненавистью. – На что ты рассчитываешь?
– На справедливость и человечность.
– На что?
– Слово такое есть, означает уважение к человеческой личности и доброе отношение ко всему живому.
– Если я буду добреньким, меня с работы выгонят. У меня за день таких уродов, как ты, знаешь сколько?
– Я не совсем такой. Маму лишили родительских прав, – попытался объяснить Амелин. – Она мне не родственник и не имеет права вас вызывать. Мы с ней даже не живем вместе.
– Кончай болтать. Это не мое дело.
– Просто позвоните моей кураторше из опеки. Она вам расскажет.
– Ты же совершеннолетний, какая опека?
– Но она все про меня знает, свяжитесь с ней. Пожалуйста. Ее номер в моем телефоне…
Послышалась шумная возня и шарканье ног.
– Говорю вам, у меня нет ключа и не было. Мне их так отдали.
– Зачем тебе вообще наручники?
– Это шутка.
– С ними и диагноз ставить не нужно. Да и руки у тебя – жесть. Сколько вожу психов – в первый раз такую красоту вижу.
– Это давно было, я все осознал и раскаялся.
– Заткнись! – рявкнул фельдшер, и эхо прокатилось на весь подъезд. – Еще одно слово – в дурку через хирургическое поедешь.
– Ничего страшного, у меня уже такое было.
– Думаешь, я шучу?
– Нет, конечно. Вам же за это ничего не будет. Скажете, что я буйный, и все. А Мила подтвердит. Всем хорошо и приятно. Вам же приятно меня бить, да? Приятно, что мне больно? Вас, наверное, дома жена ни во что не ставит? Не уважает, ругается без конца, да? А тут можно себя важным почувствовать. Сильным… и значимым. Я понимаю.
Судя по звукам, бугай снова ему врезал.
– О, я же предупреждал, что кровь может пойти, – сдавленно проговорил Амелин.
Дверь напротив приоткрылась, и оттуда высунулся тот самый усатый старикан. С любопытством посмотрел в камеру Ольки и на цыпочках прокрался к лестнице.
Олька, подбодренная его появлением, тоже вышла из своего укрытия.
Изображение переместилось на лестницу.
Амелин стоял, согнувшись, фельдшер возвышался над ним.
– Добрый вечер, – сказал старикан. – А что тут, собственно, происходит?
– Иди домой, дед, – прошипел бугай.
– Вызовите, пожалуйста, полицию, – попросил Амелин.
Со скрежетом раскрылся лифт, вернулся молодой напарник с молотком. С ним приехала и Мила. Я ее не сразу узнала. С гладко зачесанными волосами, без косметики, в черной водолазке с высоким горлом. Она явно хорошо подготовилась к образу жертвы.
– Зачем ты это устроил? Для чего этот цирк? – Она махнула в сторону Ольки и старикана. – Нравятся зрители?
Амелин обернулся на ее голос.
– Они мне собираются пальцы дробить молотком. Ты рада? Сейчас полюбуешься. Пусть тебе это всю жизнь будет сниться, мама.
– Сделайте ему уже укол, – обратилась Мила к фельдшерам. – Сколько можно это терпеть?
– Укол? – Амелин с вызовом выпрямился. – Тогда ты неправильную службу вызвала. Усыпляют ветеринары.
– Вы что это удумали? – воскликнула Олька, заметив, как молодой замахнулся молотком. – Правда руку ломать?
– Женщина, успокойтесь. Наручники снимем, и все.
Бугай зашел Костику за спину, чтобы держать свободную руку, а молодой принялся стучать молотком по браслету наручника. Раздался оглушительный металлический лязг.
– Я тебя ненавижу, – закричал Амелин сквозь него Миле. – Ты позвала меня на помощь, умоляла тебя спасти. Это так подло, Мила, так жестоко! Ты самая ужасная на свете мать. Я начал было забывать, но теперь снова вспомнил, почему, находясь рядом с тобой, всегда хотел умереть!
– Вот видите, – закатив глаза, обратилась Мила к старикану. – Девятнадцатый год мучаюсь.
Новый удар молотка.
– Зачем ты постоянно врешь? – снова крикнул Амелин. – Это все из-за квартиры, да?
Мила нажала на кнопку лифта и вошла внутрь.
– Передачки пусть тебе твоя шкетка носит.
– Позвони ей, пожалуйста! Умоляю. Скажи хотя бы!
Он с силой дернулся из рук фельдшера, но тот ударил его кулаком по спине, и Костик медленно опустился на колени.
Двери лифта закрылись, послышался монотонный гул.
– Господи, ужас какой! – запричитала Олька. – Пойду и правда милицию вызову.
Запись прервалась.
А следующим кадром было уже столпотворение на лестнице. Соседей существенно прибавилось. Возле лестницы внизу стояли двое полицейских, и фельдшер-бугай показывал им какие-то бумаги. Из-за собравшихся зевак разобрать, о чем они говорят, не получалось.
Наручники сломали, и Амелин, прикрывая голову, лежал в позе эмбриона перед подъездной дверью. То ли побитый, то ли они все же вкололи ему успокоительное.
– Это кого он читал? – поинтересовалась пожилая женщина у старикана. – Рубцова?
– Светлова.
– Вы уверены?
– Абсолютно. – Старикан активно закивал и проблеял нараспев:
Каждый год и цветет и отцветает миндаль…
Миллиарды людей на планете успели истлеть…
Что о мертвых жалеть нам!
Мне мертвых нисколько не жаль!
Пожалейте меня! Мне еще предстоит умереть![2] —
Прекрасное, прекрасное стихотворение.
– И все же совсем ведь мальчишка, – с сожалением произнесла женщина. – Печальная таки картина.
В подъезд вошел молодой фельдшер с одеялом.
Вдвоем с напарником они поставили Костика на ноги и накинули одеяло на плечи. За спутавшимися волосами лица почти не было видно, но, когда он утерся рукой с болтающимся браслетом наручников, я заметила на ней кровь.
Полицейские поднялись к Олькиной квартире.
– Ваш вызов?
Врачи вывели Амелина из подъезда.
Съемка оборвалась.
Герасимов мне нравился тем, что с ним можно было не разговаривать, потому что я начала плакать сразу, как только началось видео, и ревела до самого дома.
Глава 27
Вита
Студия звукозаписи, до которой мы шли полтора часа по морозу, располагалась в одном из старых зданий на проспекте