Читать интересную книгу Современные тюрьмы. От авторитета до олигарха - Валерий Карышев

Все сокамерники были в шоке. Еще бы — они сидели с легендой воровского мира, с Пашей Цирулем! Паша это прекрасно понимал и чувствовал.

Уже к вечеру, когда в камере спало напряжение и шок от появления Цируля прошел, к нему неожиданно подсел тот самый толстяк, которого утром Паша спас от купания в унитазе. Толстяк подошел к его «шконке» и, заглядывая Паше в глаза, спросил:

— Можно мне к вам присесть, поговорить?

Цируль кивнул головой. Толстяк сел. Он прошептал:

— Я хочу поблагодарить вас за то, что вы избавили меня…

— Ты кто? — громко перебил его Цируль.

— Я? — вздрогнул от неожиданности толстяк. — Я коммерсант, — быстро ответил он, показывая, что к преступному миру отношения не имеет.

Цируль продолжил:

— Погоняло какое носишь?

Толстяк удивленно посмотрел на него, не понимая.

— Зовут тебя как? — уточнил Цируль.

— Дмитрий Марченко, — представился толстяк.

— Кто ты?

— Банкир, банк имею.

— А здесь за что?

— 147-я, третья часть…

— Мошенничество в особо крупном или в сговоре? — уточнил Цируль.

Парень кивнул головой — и то, и другое.

Через несколько минут Цируль уже знал его историю. Он был не кто иной, как пирамидчик, создавший по образу Сергея Мавроди пирамиду-однодневку, которая собирала деньги. Затем, по его словам, что-то произошло у него с банковским механизмом, и вся пирамида рухнула. Вначале он скрывался от своих вкладчиков, затем — от «крыши», которая его преследовала, а затем — от следственных органов, которые уже возбудили уголовное дело в отношении его.

Взяли же его за границей, по наводке Интерпола. Затем этапировали в Москву, и вот он сидит в следственном изоляторе.

В следственном изоляторе его ждала школа испытаний. Естественно, не зная никаких тюремных законов и правил, он сразу их нарушил, чем и воспользовались «спортсмены», сидящие в камере. Они стали играть на этом, иными словами, разводить его.

Ему тут же установили штраф в высоком размере, который он должен был платить с помощью «дачек», которые приходили ему с воли, а также денег. Кроме этого, его постоянно унижали и грозили даже опустить.

Цируль похлопал его по плечу и сказал:

— Ничего, Дима, все будет нормально, все будет правильно! Я беру тебя под свою защиту.

Первые два дня пребывания Цируля в «Матроске» пролетели быстро. Эти дни совпали с выходными.

Наступил понедельник, первый будничный день. И сразу же после утреннего подъема Цируль был вызван к начальнику корпуса.

Войдя в кабинет начальника 9-го корпуса, Цируль сразу оценил ситуацию. Кабинет был небольшой, чуть больше его камеры. Стол, кресло, еще один небольшой стол с несколькими стульями рядом, в углу — большой кожаный диван. Все это было типичным тюремным интерьером.

Майор сидел в кресле и читал тюремное дело Цируля. Паша взглянул на него. Начальник был по-прежнему в гражданской одежде. Тот же коричневый свитер, синие джинсы.

Однако мундир с майорскими погонами висел в углу кабинета на плечиках. Начальник, бросив на Пашу взгляд, молча показал ему на стул — садитесь. Цируль сел. Закончив читать его дело, начальник, уставившись в какую-то бумагу, неожиданно произнес:

— Павел Васильевич, я вас пригласил не на формальную беседу. Хотя, согласно инструкции, которую вы, наверное, знаете не хуже меня, я обязан с вами познакомиться и провести так называемую профилактическую беседу. Но я — человек реальных взглядов и понимаю, что вас, вора в законе, перевоспитывать уже бесполезно. Просто я хочу предупредить вас, где вы находитесь.

— А где я нахожусь? — переспросил Цируль. — На «Матросской тишине».

— Мне известно, что вы заезжали сюда неоднократно, — майор специально подчеркнул слово «заезжали», — но в 9-м корпусе вы еще не были.

— На «спецу», что ли? — сказал Цируль.

— Нет, это не «спец», это отдельный 9-й корпус. Вы, наверное, не знаете, что до 1991 года этот корпус принадлежал КГБ. Однако после известных вам событий, когда Комитет госбезопасности был расформирован, следственную часть передали МВД, соответственно и тюрьма перешла в ведение МВД. Но тем не менее все основные традиции этого спецкорпуса сохранены. Поэтому я и хочу вас предупредить, что он, спецкорпус, в значительной степени отличается от общих камер «Матросской тишины» и тем более — от Бутырки.

Цируль знал, что между «Матросской тишиной» и Бутыркой существует конкуренция. Сотрудники этих изоляторов — офицеры, «вертухаи» — говорят, что их тюрьма лучше, а в другой — беспредел. Цируль всегда с пренебрежением следил за этой конкуренцией.

Цируль спросил:

— К чему клонишь, начальник? Я тебя не пойму, говори конкретнее.

— К чему клоню? — повторил начальник. — К тому, что помимо «больнички» и карцера, у нас существуют еще глаза и уши. Мы в курсе всей вашей тюремной жизни.

Цируль понял, на что намекал начальник. Вероятно, в камере поставлены прослушивающие или видеозаписывающие устройства.

— А то, что вы боретесь с беспределом, — продолжил начальник, — это хорошо.

Понятное дело: начальник уже в курсе произошедшего в камере. Наверняка это стало известно ему благодаря этим техническим средствам, потому что из камеры — а Цируль прекрасно помнил это — никто не выходил. Следовательно, настучать никто не мог.

— Понял тебя, начальник, — кивнул головой Цируль. — О чем разговор-то будет?

— Да разговора, собственно, никакого и не будет, — неожиданно произнес начальник. — Я позвал вас для того, чтобы с вами побеседовали одни товарищи…

— Какие еще товарищи? — удивился Цируль.

— Товарищи с Лубянки, из ФСБ. Они сейчас должны подъехать. Вам придется немного их подождать. Или вы торопитесь?

Цируль внимательно взглянул на начальника. Тот даже не улыбался, хотя было ясно, что он шутил.

— Куда же мне торопиться? — сказал Цируль.

Солнцевский

Постепенно нахождение в общей камере стало для Алексея невыносимым. Если раньше он не обращал внимания на то, что в камере одновременно работало три-четыре телевизора, настроенных на разные каналы, то сейчас это почти круглосуточное, оголтелое телевещание стало выводить его из себя.

Он ненавидел многие передачи. Больше всего его раздражала любимая передача зеков — аэробика, когда заключенные смотрели на танцующих в спортивных купальниках девушек. Эта передача не только многих возбуждала, но и злила. Алексей понимал нелепость своего положения. Если бы сейчас он был на воле, то мог бы иметь каждую из этих девушек.

А здесь, в этих стенах, он был в заточении, бессилен что-нибудь сделать. Его молодой организм, требующий женской ласки, не мог смириться с этим положением.

Наступали теплые дни. В камере становилось душно и жарко. Все заключенные стали ходить в семейных трусах, обнажая торс. Жара была такой сильной, что со стен начала капать влага. Многие стали придираться друг к другу по всяким пустякам. От мелочей, на которые зимой никто не обращал внимания, сейчас все начинали «шизеть», заключенные то и дело бросались друг на друга, без всякой видимой причины возникали драки и конфликты.

Очень часто во время прогулки конвоиры устраивали в камерах шмон. Однажды, возвратившись с прогулки, многие заключенные недосчитались личных вещей. Это было списано на конвоиров. Но как-то случилось ЧП.

Двое заключенных решили поменяться местами — один семейник хотел расположиться поближе к своим. Перенося пожитки с одной «шконки» на другую, они случайно зацепили матрас молодого паренька, из-под матраса упали зажигалка и ручка. Зажигалка принадлежала одному подследственному из Подольского района, который очень расстроился, потеряв ее при очередном, как думали, шмоне. Увидев зажигалку, зеки удивленно посмотрели на парня. Тот опустил глаза.

— Ах ты, падла! Крысятничать стал? — неожиданно спрыгнул со «шконки» подольский, хватая свою зажигалку. — У братвы крысятничать?! — И он нанес парню сильнейший удар по голове. Тот упал. Потом подскочили семейники подольского, и началась драка. Парня били человек шесть. Потом подключилось еще десять. Тело уже было практически бездыханным. Время от времени его поднимали на «шконку» и тут же сбрасывали обратно. Затем несколько заключенных стали прыгать со «шконки» на этого заключенного. Вдруг все отшатнулись. Парень был мертв. Он лежал с открытыми глазами, и тоненькая струйка крови медленно бежала из носа.

Подольский встал и сказал:

— Значит, так — он упал с кровати и разбился. Чтобы все так сказали!

Каждый отошел к своему месту, делая вид, что не замечает распростертого на полу тела. Все сидели молча.

Конвоиры, войдя в камеру во время обеда, вызвали тюремное начальство. Составили акт. Затем каждого заключенного стали «выдергивать» на допрос. Но никто не раскололся…