топлива был очень любопытен!
— Замечательно! — улыбнулся я совершенно искренне. Работа Софьи Карловны в очередной раз заслуживала высшей похвалы. Нашла того, кого надо — дельного специалиста и энтузиаста своего дела. — Так вот, некоторое время назад я начал выпуск искусственного каучука. И у меня сейчас огромное количество бутанола, побочного продукта.
Луцкой глянул на меня заинтересованно. Еще бы — бутанол по отчетам Кузьминского имел октановое число сто! Стооктановое топливо!
— По советам господ Кузьминского и Зелинского, мы отказались от использования чистого бутанола. Я привез с собой пять тонн нового топлива. Смесь продуктов термического крекинга, бутанола, бензола и этилового спирта. Всех этих продуктов у меня на заводе не просто много, а очень много. И полученная смесь тоже является «стооктановой», но имеет даже чуть большую калорийность, чем чистый бутанол. Я предлагаю вам, господин Луцкой разработать двигатель, который будет работать на этой смеси. Это может и должен стать самый лучший на сегодня двигатель — компактный, легкий и мощный. Вот с таким двигателем можно будет начинать и отечественные автомобили.
Из мемуаров Воронцова-Американца
«…Луцкой, как оказалось, сочетал развитый патриотизм с не менее развитым прагматизмом. На разработку он согласился только с тем условием, что я обязуюсь продавать ему в Германию моё стооктановое топливо. Похоже, он не сомневался в успехе.
Куда больше времени ушло на то, чтобы убедить его начать с двигателей для бензопилы. Нынешние движки «Руссо-Балта» были все же тяжеловаты. А потом заняться лодочными моторами и двигателями для барж. И лишь дальше, постепенно, продвинуться к мощным автомобильным движкам. Не терпелось ему сразу в дамки прыгнуть! Но — уговорил.
А затем он пришпорил фантазию и заговорил о двигателях для авиации. Нет, не для самолетов, а вернее аэропланов, они пока не летали, а про двигатели для дирижаблей.
Я лишь смутно помнил о каких-то движках «гном-рон», на которых авиация летала, вроде бы, и в Первую Мировую и даже до самой Второй Мировой. Вроде бы, производили их во Франции, и такие двигатели были похожи на звезду. Мне было бы не до этого, но я помнил, что мой покровитель Сандро будет шефом российской авиации. Почему бы не «прогнуться» перед ним? Вот я и описал, как мог, свои смутные воспоминания Луцкому. А затем попросил поискать нечто похожее в Европе, мол, я слышал, там такие разработки идут.
А потом был ужин в компании Кошко и Артузова. Оказывается, Артузов просил у наставника совета, как ловчее управиться с той сетью промышленного шпионажа, которую он вокруг меня обнаружил…»
Петрозаводск, 8 сентября (20 сентября) 1899 года, среда
До самого Петрозаводска пообщаться с Воронцовым не получилось. А ведь тогда, в начале августа, когда Мэйсон объявился у Воронцова, тот сначала не мог скрыть изумления, а потом, достаточно быстро договорившись по сотрудничеству, радушно пригласил в это путешествие. «Увидите мою стройку, сможем пообщаться в дороге, на свадьбе моей побываете…»
Ага, пообщаетесь! Уже Петрозаводск, а перемолвиться удалось едва парой слов! Ну да ничего! Зато в Петрозаводске Элайя наконец-то увидел, как этот Воронцов строит! Нет, блестящее шоу с демонстрацией изобретений Американца он оценил ещё в воскресенье, в Санкт-Петербурге. Щелкали магниевыми вспышками фотографы, блистали дамы, рекой лилось шампанское, которое местные почему-то упорно называли «игристым». Более странно было, что они при этом утверждали, что и его изобрел Воронцов. Они что, никогда не бывали во Франции?!
В понедельник они отплыли на заре, более часа пробираясь по городу, потом была угрюмая река и снова море. Правда, Езекия Смит, репортер «Нью-Йорк Таймс», пояснил, что это Ладожское озеро. Потом снова плыли вверх по реке, уже по Свири, а под вечер их кораблик, как и все пароходы их каравана, прицепили к какой-то цепи, по которой их пароходик буквально втащил себя вверх по порогам.
Мэйсон был шокирован. Это ж в какую глушь забрался этот самый Воронцов?! А вот Езекия пришел в восторг, много фотографировал и строчил заметки в газету о «буерной переправе». Потом ночевка, и снова буерная переправа, уже вторая на пути. Элайя вспомнил о том, что к месту они должны прибыть лишь в субботу и стал настраиваться на длиннейшую череду утомительных переправ и ночевок в богом забытых деревнях. Ан нет! После недолгого подъема по реке они снова попали в большое озеро! Черт побери! Езекия фотографировал и с восторгом чиркал репортажи про «русские Великие озера».
В Петрозаводск они прибыли уже после обеда, но вот тут Элайя, отказавшись от обеда, побежал смотреть заводы Воронцова. Езекия, разумеется, не отставал. Да, у самого Мэйсона сейчас все было организовано куда лучше. Но это — сейчас! После четверти века усилий. А тут — две ГЭС, завод по лампам, электрическое освещение на Соборной площади и паре прилегающих кварталов. Господа, он это проделал за пару месяцев! И Элайя ощутил законную гордость, ведь этому «русский Эдисон» выучился именно на его стройке!
Утренний митинг в Петрозаводске, на котором выступили Великий князь Александр Романов, сам Воронцов и местный губернатор, последовавшее плавание до городка со странным названием Повенец и митинг там вызывали у Элайи только чувство досады от промедления. Чёрт побери! Он уже просто сгорал от нетерпения видеть эту стройку!
От Повенца до Сегежи, 9 сентября (21 сентября) 1899 года, четверг
— Да, господа, впервые понимаю, как это замечательно, что мы не взяли с собой дам! — весело проговорил Великий князь, первым запрыгивая на борт вагона узкоколейки и ловко переваливаясь внутрь.
Попутчики и охрана с разной степенью ловкости последовали его примеру. Да, дамы поехали поездом до Архангельска, откуда их в село Сорока доставят пароходом. А он, Александр, еще достаточно молод, чтобы самому пройти этот путь «от столицы до Белого моря». Замечательное же приключение, господа! Донесся удар сигнального колокола.
— Осторожно, поезд отправляется! Держитесь за стенки вагонов!
Сандро старательно держался, всматриваясь в окружающие леса и слушая пояснения Воронцова. Оказывается, они поднимались вдоль русла бывшей реки Повенчанки. Сейчас, когда перед будущим шлюзом № 7