Пожары и общий грабеж продолжались неделю, только начавшийся дождь загасил огонь. Огромное количество добычи из лавок и домов переместилось на биваки солдат, гвардейцы, наиболее успешно пограбившие, как вспоминает французский офицер-кирасир Тирион, «устроили себе лавочки и открыли для армии торговлю, чем только можно».
Кроме мародерствующих французов, жгли свои дома, вернее, лавки с товарами русские купцы. Однако к этому Ростопчин не имел никакого отношения, что и подчеркивает в своих воспоминаниях Е. П. Янькова. Ее семья вернулась в Москву в 1813 году, когда все еще было живо в памяти, а пожар был постоянной темой разговоров.
«Раньше были толки насчет пожаров Москвы, — пишет Янькова, — одни думали, что поджигают французы; французы говорили, что поджигают русские, по наущению Ростопчина, а на самом деле, при дознании, впоследствии открылось, что большею частью поджигали свои дома сами хозяева. Многие говорили: „Пропадай все мое имущество, сгори мой дом, да не оставайся окаянным собакам, будь ничье, чего я взять не могу, только не попадайся в руки этих проклятых французов“».
Снова пожары в Москве начались в конце сентября по старому стилю — начале октября по-новому, за полторы-две недели до ухода французов из Москвы, когда Наполеону стало ясно, что придется бежать. Он дал приказ при оставлении Москвы взорвать Кремль, собор Василия Блаженного, который в силу своего невежества назвал мечетью, и заранее сжечь сохранившиеся крупные здания. Французы поджигали общественные и частные дома. Иногда их удавалось спасти. Для охраны Воспитательного дома, в котором оставались дети малолетнего отделения, Наполеон, по просьбе его директора И. В. Тутолмина, сначала откомандировал жандармов, но в октябре и туда явился караул французских солдат-поджигателей. «Когда я и подчиненные мои с помощью пожарных труб старались загасить огонь, тогда французские зажигатели поджигали с других сторон вновь, — пишет Тутомлин в донесении императрице Марии Федоровне. — Наконец некоторые из стоявших в доме жандармов, оберегавших меня, сжалившись над нашими трудами, сказали мне: оставьте — приказано сжечь».
Очевидец рассказывает о поджоге французами Московского Вдовьего дома, в котором находились тяжелораненые русские солдаты: «Кудринский вдовий дом сгорел 3-го сентября во вторник, не от соседственных домов, но от явного зажигательства французов, которые, видя, что в том доме русских раненых было около 3000 человек, стреляли в оный горючими веществами, и сколько смотритель Мирицкий ни просил варваров сих о пощаде дома, до 700 раненых наших в оном сгорело; имевшие силы выбежали и кой-куда разбрелись. В доме тихо отправляли в церкви службу. Все исповедались и причащались, готовясь на смерть».
Ростопчин не был прямо причастен к московским поджогам, но Наполеон справедливо считал его ответственным за многое, что происходило в Москве. Психологическая подготовка москвичей к возможности встречи с французскими захватчиками и борьбе против них, которую Ростопчин проводил в своих «Посланиях к жителям Москвы», выступлениях, поведении, достигла своей цели. Однажды Ростопчин сказал С. Н. Глинке о своих афишках: «Это вразумит наших крестьян, что им делать, когда неприятель займет Москву».
Сдачу Москвы без боя многие из простого московского люда сочли предательством. Они чувствовали себя обманутыми и преданными высшим военным начальством и своим московским губернатором. Оставалось надеяться лишь на собственные силы. Грабежи и насилия французских солдат вызывали не только страх, но также сопротивление и желание отомстить. Безусловно, сыграли свою роль и призывы Ростопчина не бояться французов, убеждавшего, что не так уж они страшны.
Лишившиеся в пожаре своих домов москвичи спасались от огня в обширных садах московских вельмож. Туда сходились с остатками своих пожитков сотни семей, располагались кучками на траве, под кустами.
В городе шла настоящая партизанская война. «Когда город был превращен в пепел пожаром, — рассказывает современник, — и, следовательно, по утушении его не освещен фонарями, то в осенние, глубокие и темные ночи жители Москвы убивали французов великое множество… Французов били наши по ночам; а днем либо прятались в подземелья, либо были убиваемы в свою очередь французами. Только говорят, что Бонапарт не досчитался в Москве более 20 тысяч человек».
Наполеон пытался создать в Москве городское самоуправление — муниципалитет, но это ему не удалось, так как поставленный во главе его купец Петр Находкин имел мужество отказаться от этой должности, заявив, что ничего не будет делать против родины и присяги своему законному государю. Не поддались и крестьяне на призыв французского губернатора привозить по высоким ценам продовольствие и фураж. «Не оказалось таких дураков», — говорит один современник, а другой сообщает: «Со 2 сентября по 12 октября в Москве никаких торгов не было».
Среди французов было распространено преувеличенное представление о богатствах русских храмов, поэтому они первым делом ринулись в церкви. Они ловили священников и вообще бородатых мужчин, полагая бороду признаком духовного сана, и с побоями требовали указать, где они прячут золото.
Священник кремлевского Успенского собора отец Иоанн Божанов остался в Москве «по должности» при пастве. Его злоключения при французах начались в первый же день их вступления в столицу. События этого дня он описал в 1813 году в пространном стихотворном «Описании моей жизни»:
К вечерне в благовест захвачен при соборе,Второго сентября, здесь началось все горе:Соборных требовал враг от меня ключей,То пива, то вина, то хлеба, калачей;Я рек, что ничего такого не имею,Но в доме все то есть, ключей же дать не смею.То, в первых, был избит, ограблен донага,Изранен, истощен так, что моя ногаНе токмо шаг ступить, стоять была не в силах,Тащили, не вели враги меня в бохилах,Как волки гладные, за хлебом и вином,За деньгами, бельем, припасами в мой дом;Где рану значущу штыком в бок учинили,Тогда оставили меня последни силы.Без чувств лежал всю ночь я на полу до дня;Соседи поутру нашед таким меня,Пособием своим мне чувство возвратилиИ, раны обвязав, запекшу кровь омыли.
Большинство московских церквей были ограблены, взяты священнические одеяния и богослужебные предметы, ободраны оклады с икон, в самих храмах французы устраивали конюшни. Но в некоторых храмах все же продолжались службы. Иным дал охранные грамоты Наполеон, иные защитили прихожане.
У Чистых прудов все выгорело, так как здесь, в Огородной слободе, дома были в основном деревянные, но приходской храм Харитония в Огородниках не пострадал, и в нем продолжалась служба. Вокруг него, рассказывает в «Походных записках русского офицера» И. И. Лажечников, «собираются (окрестные жители), вооруженные булавами, ножами, серпами и вилами; находят с каждым днем новых товарищей несчастия; составляют между собою особенное общество; строят себе шалаши вокруг церкви и клянутся защищать ее от нападения безверных до последнего дыхания. Каждый день приходят они в церковь сию воссылать молитвы к престолу Бога об изгнании врага из Отечества, о ниспослании победы русским воинам, здравия и славы законному государю. Несколько раз покушаются неприятели уничтожить священнослужение и превратить храм Божий в конюшню; но при первом покушении их герои-нищие вооруженными сотнями стекаются вокруг церкви, ударяют в набат и заставляют самих мнимых победителей удивляться их мужеству и решительности. Некоторые из французских смельчаков пытаются, с накрытою головою, присутствовать при отправлении богослужения; но поднятые вверх вилы и грозные голоса свободы принуждают гордых пришельцев смириться пред законами слабых и нищих. Церковь, охраняемая столь мужественными защитниками, доныне (запись относится к 15 октября 1812 года. — В. М.) уцелела и свидетельствует каждому, что верность царям, вере и коренным добродетелям есть твердейший оплот противу неравного могущества и бедствий, на землю посылаемых».
23 сентября Наполеон, которому стало ясно, что он попал в безвыходное положение и фактически лишился боеспособной армии, посылает Лористона к Кутузову в Тарутинский лагерь с предложением мира на любых условиях. «Мне нужен мир, — напутствовал французский император посла, — лишь бы честь была спасена».
Кутузов принял Лористона, которого знал по Петербургу. Лористон передал ему письмо Наполеона, в котором французский император выражал «чувства уважения и особого внимания» к русскому полководцу и писал, что посол послан им «для переговоров о многих важных делах». Лористон начал говорить о том, что дружба, существовавшая между русским и французским императорами, разорвалась несчастливыми обстоятельствами и теперь удобный случай ее восстановить. «Император, мой повелитель, — говорил Лористон, — имеет искреннее желание покончить этот раздор между двумя великими и великодушными народами». Затем Лористон, в чем он, отмечает Кутузов в донесении Александру I, «более всего распространялся», с горячностью стал упрекать Россию, что она избрала «варварский образ войны», он жаловался «на варварские поступки русских крестьян против французов», на казаков, которые нападают на фуражиров, и вообще «на ожесточение, произведенное в народе с намерением уничтожить всю надежду на восстановление мира».