что на определенной стадии развития Универсума у него появляются составные элементы, способные познавать сам Универсум в пределах, зависящих от степени совершенства того инструмента самопознания Универсума, которые сегодня определила эво люция. Таким инструментом самопознания, может быть, даже совсем и не уникальным, а одним из многих, является человек. И невольно возникает вопрос: как далеко простирается его способность познавать, способность, которая родилась в процессе эволюции Универсума как его свойство и которая продолжает эволюционировать? Размышления над этими вопросами приводят к глубочайшим проблемам философии. И не только философии, но и практики. В самом деле, если человек оказывается способным познавать особенности мирового эволюционного процесса, то он способен и влиять на него, а значит, и расширять пределы познания.
И все же такое познание может быть ограничено какими-то вполне определенными особенностями эволюции, присущими тому конкретному «инструменту познания», который мы называем человеком. Вот некая аналогия, делающая мою мысль более ясной.
У некоторых видов осьминогов мозг по своей сложности сопоставим с мозгом человека. Значит, этот вид живых существ тоже «инструмент самопознания Универсума», рожденный иным процессом самоорганизации вещества. Но этот иной процесс эволюции дал им свойство каннибализма, и поэтому осьминоги сразу погибают, как только оставляют потомство. Иначе такой живой вид не мог бы и возникнуть. Благодаря подобной биологической особенности головоногие не способны создать коллективной памяти – каждому поколению все приходится начинать сначала. Может быть, и у человечества существует некий порог, перешагнуть через который ему природой не дано? Может быть, это – та агрессивность, которая унаследована от наших предков, живших еще в предледниковые эпохи, когда без агрессивности и выжить-то было нельзя?
Но процесс биологического совершенствования человека закончился именно тогда, в эпоху саблезубых тигров, пещерных медведей и невероятной борьбы за существование. В этом, может быть, и состоит истинная трагедия человека: процесс морфологической эволюции остановился слишком рано!
Представление об Универсуме как о единой системе заставляет нас по-иному смотреть и на многие другие вещи. Мы привыкли говорить о том или ином объекте исследования. Но для этого нам еще надо уметь его выделить из нашей системы, каким-то образом оборвать те связи, которыми он соединен с остальным миром. Многочисленные воздействия, которые оказывает на наш объект остальная система, мы должны отнести к внешним воздействиям. Но ведь при этом мы неизбежно игнорируем обратное влияние изучаемого объекта на всю систему, на остальные ее элементы, а значит, пренебрегаем изменением «внешних воздействий» на исследуемый объект вследствие его действий на систему. Всегда ли возможно оборвать такие рекурсии?
Можно ли так поступать? И когда можно, а когда принципиально нельзя? То есть когда объект – лишь некое условное понятие? Все это ведь тоже сложные вопросы. Но до поры до времени их просто не замечали, в практике такие проблемы не возникали, а в сознании людей властвовал рационализм. Человек в наших представлениях был всего лишь наблюдателем, способным фиксировать некоторые особенности запущенного однажды грандиозного механизма мироздания. Вопрос о выделении объекта исследования вообще не возникал. Ученые даже не догадывались о его важности. Ведь энтомолог берет свою бабочку, кладет ее под увеличительное стекло и изучает все, что ему интересно. Вот так же и во всем остальном. И исследователь полагал, что по-иному и быть не может, тем более, что повлиять на характер функционирования грандиозного механизма мироздания человеку не под силу. Это считалось аксиомой.
Но оказалось, что все это не совсем так. Практика XX века показала, что невозможно обойтись без анализа подобных проблем. Мы поняли это благодаря квантовой механике.
Я прослушал в университете неплохой курс теоретической физики. Особенно запомнились те части курса, которые читал И. Е. Тамм. Это был курс «по выбору» – он не был обязательным для математиков. Из нашего математического потока, человек тридцати, записались на него, кажется, только Олег Сорокин и я. Впрочем, и физиков было тоже немного. Занятия не походили на обычный лекционный курс, а носили какой-то домашний, скорее семинарский характер. Мы часто отвлекались на отдельные вопросы, возникали полезные, запоминающиеся дискуссии.
Однажды Олег принес статью Гейзенберга, в которой была фраза о том, что нельзя отделить исследователя от объекта исследований. Она повергла всех нас в шоковое состояние. Студенты отчаянно заспорили, ничего, конечно, не понимая в предмете спора. А преподаватель, который нам только что излагал формализм уравнения Шрёдингера или что-то в этом духе, как теперь я понимаю, тоже был поставлен в тупик таким утверждением одного из отцов квантовой механики. Он лишь повторил утверждение, которое тогда было стандартным: электрон всегда электрон, его свойства не зависят от наблюдателя, и то, что сказал Гейзенберг, есть сплошной идеализм, об этом не стоит размышлять. Мы с Олегом пытались протестовать, но безуспешно. Вопрос остался. И, что самое обидное, я не мог его даже четко формулировать.
Прошло много лет, отгремела война, мне самому пришлось читать некоторые разделы теоретической физики. Пришлось по необходимости вернуться к тому вопросу, который был связан со злополучной фразой Гейзенберга. Вот тогда-то я и понял то, о чем говорилось на предыдущих страницах. Выделение любого элемента всегда условно. Он всегда лишь часть целого – часть другой, более сложной системы, из которой его выделить иногда нельзя ни при каких обстоятельствах. Вот почему говорить о нем можно тоже только в сослагательном наклонении. Сам по себе электрон, электрон как таковой, не существует. (Впрочем, как и человек, – что понял еще великий Сеченов; человек существует только в единстве плоти, души и окружающей природы, как он говорил.)
Произнося слово «электрон», мы имеем в виду лишь вполне определенную интерпретацию некоего явления, это есть лишь словесное обозначение наблюдаемого явления, и раскрытие смысла термина «электрон» и есть задача науки! И она будет зависеть от наблюдателя. Электрон плюс наблюдатель, вооруженный камерой Вильсона, где мы видим след «электрона», как и всякой материальной частицы, – это одна система, а электрон и дифракционная решетка, где он ведет себя как волновой пакет, – некая другая система. И разделить, то есть выделить электрон как таковой, невозможно. А человек, наблюдая (всего лишь наблюдая) происходящее, уже одним этим вмешивается в протекающие процессы, меняет их ход; пусть в ничтожной степени, но меняет! И не поняв этого, человек не может проникнуть к тем силам природы, которые скрыты в недрах атома.
Все то, о чем говорилось, показывает, что основные парадигмы рационализма и, прежде всего, принцип стороннего наблюдателя, должны быть подвергнуты ревизии. Физика это подтвердила экспериментом. Без квантовой механики не было бы атомной бомбы. Значит, всё мы должны изучать «изнутри», с позиции участника событий, с учетом нашего воздействия и нашей ограниченности, рожденной «законами» саморазвития Универсума. И этот отказ