некую сложную задачу, отвечающую на вопрос «как?» Она способна отыскать способ добраться до заветной цели. При этом задействована не только интуиция, но и какие-то начала рассудочной деятельности. Но это еще не духовный мир.
Возникновение духовного мира мне представляется тоже явлением мирового эволюционного процесса. Изначально материя лишена духовного мира. Лишь на определенной стадии развития чувственного и интеллектуального начала произошло становление феномена, свойственного только человеку, выделяющего его из всего остального мира живого, феномена, который мы называем духовным миром человека. Это синтез чувственного и рационального, перешагнувший особый порог сложности своего развития. В контексте духовного мира у человека возникает некая картина мира, некое его целостное восприятие. Но в отличие от логических конструкций, в образах, рождаемых духовным миром, нет никакого окончательного стандарта. Многообразие субъективных представлений об окружающем в отличие от рефлексной однозначности животных – вот одна из характернейших черт феномена человека.
И вот за неким порогом сложности чувственного и рационального восприятия у человека однажды рождается второй вопрос: «зачем?» Зачем существует то, что существует, – и небо, и земля, и вода, и я сам, наконец. Никакая логика, никакая наука не могут дать на этот вопрос какого-либо удовлетворительного ответа. Этот вопрос может казаться бессодержательным, но он неизбежно однажды возникает у человека.
Раньше или позже, но он появляется в его сознании. Неопределенность картин, рождаемых нашим духовным миром, их принципиальная неоднозначность, невозможность дать ответ, основанный на логике, и роль чувственного начала в наших представлениях об окружающем мире – все это и приводит к некому образу, к некому представлению о сверхъестественной силе. Одновременно это есть и источник веры в эти силы. Каждая из религий – явление историческое, но религиозное чувство, почва для возрастания веры в силы сверхъестественные, по-видимому, органически присуще человечеству. И будет ему сопутствовать, пока оно, человечество, существует во Вселенной. Но обладает или нет им конкретный человек – это уже другой вопрос.
Я уже говорил о том, что в силу моего воспитания, а может быть, и особенностей моего естества, я не сделался ни атеистом, ни человеком по-настоящему верующим. Особую роль сыграло, вероятнее всего, математическое образование, полученное в университете: для утверждения веры или атеизма внутри меня не возникало необходимой убежденности. Я не мог отвергать существования Высшей Силы, то есть считать отсутствующим начало, недоступное моему разуму, понимая его ограниченность. Но у меня не было и внутренней потребности в его существовании. Тем не менее, внутри меня всегда жило сомнение. Вероятно, очень многие видят эту проблему в таком же ракурсе, формально причисляя себя к той или иной конфессии или даже считая себя атеистом. Как и я, например, который считает себя православным. Вот почему меня не удивляли особенности чужих духовных миров, к которым, как и к любым искренним убеждениям, я научился относиться с глубоким уважением и никогда не позволял себе в них вмешиваться или обсуждать.
Итак, я совершенно убежден, что наука вполне совместима с религиозными убеждениями, а тем более – с религиозным чувством. Они никак не противоречат друг другу, отражая сущности двух кардинальных вопросов, один из которых порожден практикой человеческой деятельности, требованиями сохранения рода человеческого, заложенными в нашем генетическом естестве, а другой возник вместе с духовным миром человека и отражает какие-то особенности феномена человека, нам пока еще недоступные. Я думаю, что сочетание веры в нечто высшее и способности к научному творчеству делает человека по-настоящему счастливым. Но очень мало кому это дано. Люди типа Гёте или Павлова встречаются очень редко. Увы, мне судьба (или Бог) дали возможность жить лишь в мире разума.
Я знал людей, которые жили преимущественно в мире чувств и веры, и видел, что они были неизмеримо счастливее меня и всех тех, кто жил в другой, непересекающейся плоскости. И поэтому когда мне очень плохо, я иногда произношу ту кощунственную молитву, которую придумал еще в ранней юности: «Господи, если Ты есть, помоги мне уверовать в Тебя!»
Моя картина мира
Изучая биосферу, ее эволюцию как нечто единое и целое (или, как сейчас принято говорить, как систему), я невольно вынужден был нарисовать для себя некую «картину мира», поместив в нее и биосферу, и человека. Мне пришлось выработать свое отношение к таким фундаментальным принципам, как, например, принцип редукционизма, сводящего сложное к простому, и убедиться однажды, что мир гораздо сложнее и непонятнее, чем это обычно думают представители естествознания и такие же физикалисты, как я и мои товарищи по науке.
Рассказ об этом увел бы меня очень далеко в сторону, и он явно неуместен в рамках данной книги. Но о некоторых фрагментах сложившегося мировоззрения я все же скажу, надеясь в то же время, что средства, необходимые для публикаций моих лекций по универсальному эволюционизму, где все взгляды я изложил гораздо подробнее, будут однажды найдены.
Излагаемый здесь фрагмент моей картины мира тем более необходим, что мне хочется еще раз вернуться к теме Высшего Разума, но уже с несколько иных позиций.
В основе моих представлений лежат эмпирические обобщения. Такой очень емкий термин придумал В. И. Вернадский. Он означает утверждения, которые не противоречат нашему эмпирическому знанию: что есть, то есть! Во всяком случае, с точки зрения физикалиста. Эмпирические обобщения позволяют отсекать неизвестное и дают основу для тех или иных логических построений. Иногда они кажутся некой обыденностью, но при более внимательном рассмотрении мы обнаруживаем с их помощью существование другого видения предмета, и другой его интерпретации.
Таким первым утверждением моей картины мира я принимаю представление о том, что весь мир, в котором мы живем, вся Вселенная или, как говорил Тейяр де Шарден, весь Универсум есть некоторая система. Это кажется совершенно тривиальным, даже банальным, ибо всё со всем связано – хотя бы силами гравитации, например. Это эмпирическое обобщение никак не противоречит нашему опыту. Да и не может ему противоречить, поскольку, если бы оно было неверным, то мы этого не смогли бы даже обнаружить!
Нетривиальность моего утверждения обнаруживается лишь тогда, когда мы замечаем, что разговор может идти лишь о связях, доступных нашему эмпирическому знанию. Значит, этим эмпирическим обобщением я очерчиваю определенный круг и моей картины мира, и всего того, что может стать объектом моего научного искания. В границах такого круга естественно попытаться проследить те следствия и те интерпретации, которые могут следовать из формулируемого положения.
Так, например, если Универсум – единое целое, то он и развивается, эволюционирует как единое целое, и все то, что доступно нашему наблюдению, и в том числе мы сами, лишь составная часть Универсума. Но это означает, в частности,