После приезда проинформировал обо всем виденном и слышанном Брежнева и Подгорного; кое-что им не понравилось, но скрыть я не мог и неправдивую информацию давать тоже не мог. Хотя я сам себя не один раз укорял за откровенность и прямоту высказывания. Но лучше пережить временные неприятности и быть честным и правдивым перед самим собой и своим народом, чем всю жизнь льстивым и пресмыкающимся. Жить честному и правдивому всегда было нелегко, тем более в наше время.
20 апреля позвонил мне В. П. Мжаванадзе, он интересовался вопросами состояния дел в Москве — имелось в виду, как себя чувствует Брежнев и не нужно ли ему оказать какую-либо дополнительную поддержку. О делах в Москве я его подробно проинформировал.
Продолжается идеологическая перепалка с Китаем. Это требует всемерного повышения бдительности и усилия уровня организационной и политической работы в партии. «Надо всемерно повышать бдительность, но не допускать того, чтобы ее превратили в подозрительность. Развертывая внутрипартийную демократию, одновременно надо в партийных рядах наводить порядок, укреплять дисциплину, вести решительную борьбу с демагогами, неустойчивыми элементами, давать всем подобным нездоровым явлениям решительный отпор». Эти мысли мной неоднократно высказывались на заседаниях Президиума ЦК КПСС, пленумах ЦК и в беседах с Брежневым. Он мои высказывания воспринимал нервозно, ревностно, почему — трудно было тогда понять. Ведь все высказывания носили характер совета и отражали истинное положение дел. В моем дневнике появилась тогда запись: «Во внешней дисциплинированности больше показного, чем внутреннего содержания. Часто прорывается показная, ненужная сторона дела, а отсюда и показное желание. По характеру трусливый, злобный, мстительный, человек своими действиями пытается подорвать авторитет товарищей, с которыми он работает». Эти мысли меня постоянно мучили, тревожили, я их в осторожной форме высказал Н. В. Подгорному, он меня чисто по-товарищески предупредил: «Не будь слишком откровенным с Брежневым». На некоторое время я «зарылся», но, видно, характер брал свое, и я снова излагал свои мысли так, как я понимал вещи, что соответствовало действительности и истине.
28–29 апреля по многим делам республики был обстоятельный разговор с Брежневым и Подгорным, и снова возникли многие острые вопросы.
Первомайские праздники прошли более-менее спокойно — правда, порезали два портрета Брежнева, кое-где посрывали флаги. За праздничные дни по республике 24 случая особо опасных преступлений, из них 10 убийств.
14 мая позвонил Брежневу, просил его направить на строительство рисовых чеков воинские подразделения. Доложил, как прошло республиканское совещание молодых ученых, такое совещание было проведено впервые в Советском Союзе. Сказал ему, что мы направили в ЦК записку о работе с иностранными студентами. Сообщил, что в Киеве открылся Бориспольский аэропорт международного значения. Потом он по своей значимости стал одним из известных в Европе.
В это время было разослано заявление Серова, бывшего председателя КГБ. Он попал в «немилость» — при нашей системе это часто бывает. С заявлением ознакомился и высказал свои соображения, мол, к Серову предъявлена излишняя жестокость. Нужно ли это нам делать? Ведь все, что он делал, он делал не от себя лично, а по заданию — высказал это и Брежневу.
10–12 июня проходило заседание Президиума ЦК КПСС. Основные вопросы — организация управления промышленностью. О предстоящем пятилетнем плане. О подготовке к XXIII съезду КПСС.
По первому вопросу информацию сделал А. Н. Косыгин — речь его была не совсем собранной, неубедительной. Большие нападки были на систему совнархозов: якобы из-за них у нас довольно вялая экономика страны, и при них снизились якобы все технико-экономические показатели в промышленности и строительстве, упала производительность труда, на вложенный рубль нет должной отдачи, снизился национальный доход. И вообще, все грехи в экономическом развитии приписывались совнархозам. Все это было натянуто и не отвечало действительности, просто надо было принизить роль совнархозов, чтобы перейти к новой реорганизации, созданию министерств, хотя немногим больше года все ратовали за создание совнархозов, всячески их поддерживали, говорили, что это «единственно правильный ленинский курс».
После Косыгина выступил Брежнев. Он в довольно осторожной форме поддержал Косыгина, зная, что почти все республики неохотно идут на создание министерств, и не потому, что они строго придерживаются системы совнархозов, а потому, что в пользу создания министерств не было приведено аргументированных доказательств. Однако Л. И. Брежнев дал нам понять, что вопрос идет о централизации управления промышленностью. В подтверждение этого он приводил ряд примеров местничества — мол, имеет место оторванность партийных комитетов от производства, плохая работа Госплана, но это тоже не было убедительным. На этом и закончилось обсуждение этого важного вопроса.
Мы все поняли, что вопрос о создании министерств был предрешен. Оставалось теперь одно: добиться того, чтобы были созданы союзно-республиканские министерства по отдельным отраслям промышленности, чтобы в республике оставалась технико-экономическая организация, опора и влияние на промышленное производство, на ведение хозяйства.
2 сентября было заседание Президиума ЦК КПСС, рассматривались вопросы: о мероприятиях по улучшению руководства промышленностью, о созыве Пленума ЦК КПСС, о созыве сессии Верховного Совета СССР, некоторые международные и хозяйственные вопросы.
Еще когда я пришел на заседание президиума, заметил некоторое настороженное отношение ко мне. Товарищи, которые всегда тепло и радушно относились ко мне, при разговорах со мной не смотрят в глаза, как-то заметно уходят от конкретных разговоров. Я почувствовал, что произошла очередная интрига.
В конце заседания Брежнев объявил, что есть еще один вопрос, который ставится в неофициальном порядке: вопрос о записке тов. Шелеста по внешнеполитическим вопросам (о работе Внешторга). Я сразу понял всю натянутость ко мне товарищей, они предварительно уже были «подготовлены» к этому разговору. Н. В. Подгорный, когда получил эту записку, направил Патоличеву и Новикову, чтобы они разобрались, изучили вопрос и внесли предложения. Казалось бы, чего проще: рассмотреть записку, если она заслуживает внимания — дать предложения, если вопросы неправильно освещены — дать разъяснения. И на этом конец делу. Но нет, вокруг этой записки преднамеренно был раздут вопрос, якобы в ней искажается ленинская внешняя политика.
Только впоследствии мне стало известно, что всю «проработку моей записки» организовал Брежнев с его интриганскими замашками. Он этим самым пытался найти поддержку своего довольно шаткого авторитета. Подгорный в то время работал секретарем ЦК КПСС, имел прочное положение, к нему тянулся партийный актив и аппарат ЦК КПСС. Опасаясь роста авторитета Подгорного и большого влияния украинской партийной организации, Брежнев начал разные интриги исподволь против Подгорного. Я во всех мероприятиях поддерживал Подгорного, видя его разумные предложения и меры.
Моя записка явилась поводом для того, чтобы организовать «критику» не только меня и Подгорного, но и вылить ушат грязи на партийную организацию Украины и ее кадры. И эта далеко не благовидная роль была поручена Брежневым Шелепину, Демичеву, Суслову, Косыгину и некоторым другим. Причем чувствовалось, что проведена тщательная подготовка, даже выработан определенный сценарий всей процедуры обсуждения. В мой адрес было высказано много «острой критики» — говорили о моей неосмотрительности, незрелости, что мою записку могут в своих целях использовать классовые враги. Якобы эта записка направлена на подрыв монополии внешней торговли, на расшатывание единства народа.
Все выступающие говорили, что они «этого» от меня не ожидали. А я слушал и сам не понимал, что я сделал, чтобы вызвать такую «бурю в стакане воды». Но когда в речах начали проскальзывать вопросы, связанные с тем, что на Украине якобы слабо ведется борьба с проявлениями буржуазного национализма, что идеологическая работа, особенно среди молодежи, ослаблена, а пропаганда дружбы народов и интернациональное воспитание поставлены плохо — стало ясно. Это все было измышлением, неправдой и беспардонной ложью. На этом заседании некоторые ораторы договорились до того, что на Украине очень чтят Т. Г. Шевченко, что он среди народа, в особенности среди молодежи, является чуть ли не кумиром, и что это не что иное, как проявление национализма, крамола.
В горячке или преднамеренно было наговорено много глупостей и оскорблений, необоснованных обвинений в адрес руководителей республики. Утверждалось, что, мол, Украина претендует на особое положение, проявляет местничество. Говорили и о том, что нарушается государственная и плановая дисциплина. В этом конкретно пытались обвинить Казанца, Кальченко, Скабу. Договорились даже до того, что на Украине слишком много говорят на украинском языке и что даже вывески на магазинах и названия улиц написаны на украинском языке. Севастопольде — город русской славы, а в нем есть надписи на украинском языке. Выходило так, что славу Севастополю создавали только русские. И вообще, дошли некоторые до того, что объявили украинский язык искаженным русским языком. Во всем этом проявлялся самый оголтелый шовинизм, и в особенности это было в выступлениях Шелепина, Суслова, Демичева, Косыгина. Впоследствии им всем за это стыдно было, но каково всю эту организованную Брежневым клевету на украинский народ, партийную организацию пережить! Да и в мой адрес была организована самая настоящая клевета и политическая травля.