не останавливает нас у следующей двери. Как только он прижимает ладонь к дереву, раздается еще один выстрел, за которым быстро следуют еще две короткие очереди, заставляя мое сердце гулко стучать в груди, а пульс отдаваться в ушах.
— Выходи, выходи, где бы ты ни был, Де Лука. Смотри, как я подожгу твою империю и сожгу ее дотла. — Мне не знаком этот голос, в каждом слове сквозит юмор.
Похоже, мы имеем дело с психом по ту сторону двери, и у меня нет времени тратить его на того, кто, черт возьми, это делает.
— Какова вероятность того, что они увидят нас, как только мы откроем эту дверь? — Спрашиваю я, стараясь говорить как можно тише.
Брови Энцо хмурятся, его челюсть сжимается, прежде чем он дает мне ответ. — Маловероятно, но и не сто процентов.
Черт.
Конечно, это будет нелегко, Рен. В этой жизни никогда ничего не бывает.
Делая глубокий вдох, я медленно выдыхаю, крепче сжимая пистолет, и киваю на дверь. — Приоткрой ее немного.
Энцо обхватывает костяшками пальцев ручку, делает шаг в сторону и чуть-чуть приоткрывает ее.
Лучше бы он этого не делал, черт возьми.
Мне не нужен больший промежуток, чтобы увидеть еще больше ужасов, разыгрывающихся на другой стороне. Я не вижу Маттео и Вито, приоритеты, которые ищут мои глаза, но то, что я вижу, сжигает мою гребаную душу.
Всего их, должно быть, семь или восемь человек, но мужчина в центре привлекает мое внимание, размахивая зажженной спичкой, пока один из остальных разбрасывает гребаную груду мертвых тел, возвышающуюся рядом с ними.
— Я сказал, выходи. Поскольку я не могу присутствовать на других похоронах, стоящих у нас на повестке дня на этой неделе, я подумал, что было бы забавно провести одни из моих собственных, — скрежещет мужчина с зажженной спичкой, явно не понимая, что его первое требование игнорируют. Он поворачивается, по-видимому, в поисках Де Лука, за которым охотится, и я надеюсь, это означает, что ему не удалось причинить вред Вито и Маттео.
Его акцент говорит мне, что он русский, напевность и резкость в его ломаном английском становятся явными, когда я наблюдаю, как раздуваются его ноздри. Его волосы свободно спадают на плечи, когда он переводит взгляд слева направо в поисках своих целей.
— Тогда будь по-вашему. Взмахом руки он бросает спичку на кучу мертвецов, и они загораются все одновременно.
— Черт, — ворчит Энцо, наклоняя голову, чтобы хоть мельком увидеть вид, который заставляет меня застыть на месте.
С другого конца комнаты одновременно раздаются два выстрела, в результате которых двое русских мужчин падают на пол. Я знаю без тени сомнения, что это Вито и Маттео, и это еще больше разжигает мой гнев, зная, что они все еще здесь, чтобы сражаться бок о бок, бороться.
— Убери их.
По приказу с другой стороны двери раздаются две полные очереди, и с каждой пулей, вылетающей из патронника, я вижу, как ярость охватывает лицо Энцо.
Это его братья, и наш следующий шаг зависит от него, но я не ожидаю, что он оттолкнет меня с дороги, прежде чем ворваться в дверь. Я с глухим стуком падаю на пол, шипя сквозь стиснутые зубы от боли, пронзающей позвоночник, но все это не имеет значения. Не тогда, когда я чувствую, как моя душа покидает мое тело, когда страх поглощает меня.
Вскакивая на ноги, я хватаюсь за пистолет и направляюсь к двери, делая те же шаги, что и Энцо. Я вижу его впереди, он выходит из-за ящиков, которые нас заслоняли, чтобы встретиться лицом к лицу с русским, отдающим приказы.
Он настолько сосредоточен на нем как на своей цели, настолько взбешен произошедшей здесь сегодня резней, что не замечает другого парня, выходящего из-за горящей кучи людей.
Я нажимаю на спусковой крючок без колебаний, но недостаточно быстро, чтобы этот ублюдок тоже не выпустил пулю из своего ствола. Боль пронзает меня рикошетом, когда Энцо падает на пол, его пистолет небрежно выпадает из рук, когда он, шатаясь, отступает назад. Его руки обхватывают живот, прежде чем он опускает взгляд на алую кровь, пачкающую его руки.
Истерия поглощает меня, боль и агония разрывают меня на части, но это слишком. Я не из тех, кого волнует, кто чувствует боль, черт возьми. Я ничего не чувствую. Я ничего не боюсь. Я всегда была не более чем пешкой, которую можно передвигать, но теперь… все по-другому.
Я двигаюсь прежде чем я осознаю это, мои ноги несут меня к кровавой бойне, что ждет, выстрелы в воздух, только на этот раз… они мои.
Человек, ранивший Энцо, уже упал, еще двое быстро следуют за ним, а я продолжаю приближаться к ним. Пламя становится все больше, воспроизводя ад передо мной, когда человек, который, кажется, является лидером этих ублюдков, поворачивается ко мне с насмешкой.
Он поднимает дробовик в мою сторону, проводя языком по сухим, потрескавшимся губам, готовясь выстрелить, но нет ни единого гребаного шанса, что я умру сегодня от рук этого человека.
Никогда.
Прежде чем он успевает оттянуть рычаг назад, я нажимаю на спусковой крючок снова и снова, пока не заканчиваются патроны. Но мне больше ничего не нужно, по крайней мере сейчас, когда я смотрю сверху вниз на мудака, который все это сделал, когда он истекает кровью по всему полу.
Это гребаное благословение, когда он медленно качается назад, падая в огонь, который сам же и разжег, когда тлеющие угли и дым поглощают его крики боли.
Моя грудь вздымается с каждым вздохом, пока я стою, застыв на месте, наблюдая, как он горит у меня на глазах. Вокруг меня раздается еще больше выстрелов, приводя меня в чувство, но не для того, чтобы защитить себя. Мое внимание переключается на Энцо, когда я поворачиваюсь на месте, обнаруживая, что он все еще лежит на полу, одной рукой прижимая рану, в то время как другой сжимает пистолет, прежде чем он со звоном падает на пол.
Тишина эхом разносится по комнате, когда я бросаюсь к нему, страх крепко охватывает меня, когда я в панике не знаю, что делать.
— Черт возьми, Энзо, ты в порядке? — Я внутренне стону от этого чертовски нелепого вопроса, который срывается с моих губ. Совершенно очевидно, что с ним все не в порядке, но он пытается улыбнуться мне, несмотря на обстоятельства.
— Конечно, у меня такой же красивый вид, как у тебя, Рен, — выдыхает он, его голос хриплее обычного, и не потому, что он пропитан желанием и