Я уславливаюсь со всеми таким образом — в случае крайней необходимости присмотреть за детьми я поручаю госпоже Робертсон, я даю ей все полномочия, чтобы моя мама чувствовала, что она не совсем одна. Все научные бумаги Капицы с разрешения Резерфорда я сложила на чердаке Кавендишской лаборатории, а тебя хотела бы попросить сохранить все мои частные бумаги, переписку и т. д., относящиеся к делу Капицы. Если дело обернется совсем плохо и мы с Капицей оба попадем в тюрьму, то ты должен будешь вести мои дела здесь. Я прошу тебя об этом, потому что в продолжение всего этого трудного года ты был для меня большим и надежным другом, а кроме того, ты уходишь в „политику“, и тебе будет, возможно, интереснее, чем кому-либо другому, проследить за этим „делом“ до самого конца. Я уверена, что Ласки поможет тебе в этом случае, я напишу ему об этом.
Все мои частные бумаги я положу в пакет, напишу на нем твое имя и оставлю для тебя.
Да, интересно, что я увижу в России, но снова быть с Капицей — это такое облегчение, что я ни о чем не думаю.
Дай мне знать, согласен ли ты забрать пакет, если я не вернусь…»
Вскоре Вебстер ответил телеграммой:
«С удовольствием сделаю для тебя все, что могу. Вебстер»
Однако дела с поездкой в Россию осложнились. Это видно из письма к Росбауду, давнему другу семьи Капиц.
«31 августа 1935 г., Кембридж
…Мои дела в настоящий момент хуже некуда. Я снова просила в посольстве СССР гарантий, что я смогу вернуться назад, т. к. мои дети остаются здесь. Они не отказали мне полностью, но отказались разговаривать со мной в присутствии третьего лица. <…> Я очень огорчена, ведь я думала, что, наконец, увижу Капицу. <…> Целый год мы жили в разлуке, и в тот момент, когда, как мне казалось, наступило просветление, все рухнуло.
Резерфорд и все мои английские друзья очень против того, чтобы я ехала, не получив настоящих гарантий, что можно будет вернуться назад. И я чувствую, что не имею права делать что-нибудь против воли Резерфорда.
Вот видите, как все сложно. Так странно, что они так грубы и невежливы со мной, если они хотят, чтоб я приехала, и, кажется, зачем начинать всю эту суету, если у них нет желания задержать меня в России?
Самое плохое в противостоянии правительству — то, что человек чувствует себя полностью в их власти…»
П. Росбауд — А. А. Капице
«4 сентября 1935 г., Берлин
…Мне кажется, что Ваши дела с поездкой в Москву очень плохи. Я очень боюсь, что если они даже не хотят говорить об этом в присутствии третьего лица, то это абсолютно ясный сигнал, что Ваши люди в настоящий момент не разрешат Вам вернуться назад к детям. Мне очень жаль, что я не могу помочь Вам, так как Вы, и только Вы можете знать, должны ли Вы ехать к Капице или оставаться в Кембридже с двумя детьми, должны ли делать что-либо против воли Резерфорда или нет. <…> Трагизм ситуации в том, что Вы оказываетесь разлученной или с Капицей, или с детьми, а они все нуждаются в Вас…»
Анна Алексеевна отвечает ему письмом, в котором предельно откровенно звучат ее любовь и преданность Петру Леонидовичу:
«9 сентября 1935 г., Кембридж
…Вы говорите в своем письме, что я должна сделать выбор, прийти к какому-то решению. Нет, мне нечего решать, моя жизнь — с Капицей, у детей своя собственная жизнь. Они смогут остаться в Англии, и, если что-нибудь случится с нами с обоими, я уверена, друзья Капицы присмотрят за ними. Это не волнует меня нисколько. <…> Весь вопрос в том, будет ли мое присутствие в России полезно для Капицы. Я не сомневаюсь ни на секунду, что ему персонально будет гораздо лучше. За тот год, что мы провели в разлуке, мы узнали и полюбили друг друга больше, чем за все 7 лет, которые мы были вместе. Все это так, но, может быть, мое присутствие будет использовано, чтобы оказывать на него давление — это единственное, что меня беспокоит. Весь этот год он чувствовал, что может абсолютно свободно говорить нашим людям все, что он считал правильным, и он знал, что и я, и дети в полной безопасности. Но предположите на один момент, что они начнут оказывать на него давление, угрожая сделать что-нибудь со мной. Это единственно, что удерживает меня от поездки туда даже без всяких гарантий. Это выглядит настолько абсурдным, что мы в XX веке думаем о такой возможности, но как бы она ни была мала, если она существует, мы не должны забывать о ней. Это был сильный удар для Капицы, он ждал меня, а я должна воздержаться от поездки…»
Однако все дела постепенно уладились, и Анна Алексеевна смогла уехать в Россию. Она пробыла вместе с Петром Леонидовичем около полутора месяцев и возвратилась в Англию с твердым намерением переезжать вместе с детьми в Москву. Она, видимо, очень хорошо поняла, что в создавшейся ситуации дальнейшая борьба за возвращение Капицы в Англию бесполезна и для них обоих будет самое лучшее как можно скорее жить снова всем вместе.
Она феноменально быстро, менее чем за два месяца, «свернула» всю свою многолетнюю жизнь в Англии. Причем надо отметить, что она не только занималась упаковкой предметов домашнего обихода. Ей было необходимо уладить множество формальностей, решить дела с домом. Кроме того, она вместе с коллегами Капицы участвовала и внимательно следила за упаковкой и пересылкой в Москву оборудования Мондовской лаборатории и бумаг Капицы. И это было для нее самым главным. (Хочется в связи с этим вспомнить один эпизод, произошедший много десятилетий спустя. В созданный Анной Алексеевной Мемориальный музей П. Л. Капицы как-то забрались воры. Они унесли несколько фотоаппаратов Петра Леонидовича, коллекцию старинных монет. Придя в музей после этого события, Анна Алексеевна не очень огорчилась пропажам. Она только повторяла: «Какие „благородные“ воры. Они не причинили никакого вреда приборам Петра Леонидовича. Ведь это самое ценное в нашем музее».)
Уезжая из Кембриджа, Анна Алексеевна очень хорошо понимала, что если «материальная составляющая» жизни Капицы и будет благополучно улажена, то он все равно будет очень страдать из-за своей изоляции от всего научного сообщества. Она уже и раньше писала об этом в письмах к друзьям и коллегам Петра Леонидовича:
«…Капица не представляет собой индивидуальный случай, но отражает собой положение всей русской науки, которая сильно страдает из-за узконациональной политики нашего правительства. А эта политика проистекает из полного игнорирования научного мира. <…> Ученые России очень страдают от их изоляции от остального мира». (Из письма Н. Бору, 25 мая 1935 г.); «…Очень грустно видеть, как рвутся все связи между Капицей и британской наукой, одна за другой. Я не думаю, что Капица когда-нибудь сумеет забыть, как разумно и замечательно с ним обходились в Англии. Я испытываю громадную признательность, в первую очередь лорду Резерфорду, а также Кембриджскому университету и Королевскому обществу, двум великим организациям, которые в своем стремлении к научным целям поднялись выше национальных барьеров и приняли Капицу, иностранца, основываясь только лишь на его достоинствах…» (из письма Ф. Смиту, 26 июня 1935 г.).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});