Чем же была вызвана столь бурная реакция Платова? Думаю, ответ на этот вопрос можно получить из письма Барклая де Толли императору от 22 июля 1812 года:
«…Позволю себе высказать Вам, Государь, мое мнение относительно предмета не менее важного.
Генерал Платов в качестве командующего иррегулярными войсками облечен слишком высоким званием, которому не соответствует по недостатку благородства характера. Он эгоист и сделался крайним сибаритом. Его казаки, будучи действительно храбрыми, под его начальством не отвечают тому, чем они должны были быть. Доказательством служит его движение на присоединение к Первой армии. Были переходы, когда он, не имея против себя неприятеля, делал только от 10 до 15 верст. При этих обстоятельствах было бы счастьем для армии, если бы Ваше Императорское Величество соблаговолили найти благовидный предлог, чтобы удалить его из нее. Таковым могло бы быть формирование новых войск на Дону или набор полков на Кавказе, с пожалованием ему титула графа, к чему он стремится больше всего на свете. Его бездеятельность такова, что мне приходится постоянно держать одного из моих адъютантов при нем или на его аванпостах, чтобы добиться исполнения предписанного.
Государь, я осмеливаюсь просить Вас о принятии этой меры потому, что она сделалась безусловно необходимой для блага службы…»
В последних строках своего письма военный министр заверял царя о полном согласии между ним и Багратионом, что никак не соответствовало характеру их отношений: только что один побывал в «дураках», а другой в «немцах».
Уже отмечалось, что 19 июля Барклай де Толли выразил атаману свою «наичувствительную благодарность» и, решив наградить донских офицеров, потребовал представить ему списки с описанием их подвигов, совершенных в арьергардных боях при отступлении 2-й армии от Гродно к Смоленску.
На следующий день, обращаясь к Платову с очередным распоряжением, Барклай де Толли писал: «Ваше Высокопревосходительство уже столь много одолжили 1-ю армию присоединением к ней, что мне остается только желать исполнения ныне предполагаемого, дабы Отечество совершенно Вам было обязано благодарностью».
В свете такого мнения обвинение Матвея Ивановича в слишком медленном движении на соединение с 1-й армией и стремление избавиться от него как крайнего сибарита, проще говоря, бездельника, кажутся неожиданными. Ведь вроде бы ничего не предвещало такой развязки. И вдруг…
Скорее всего, записка Платова, приложенная к письму Ермолову и ему одному адресованная «как другу», каким-то образом — может быть, не сразу — попала все-таки в руки военному министру, и он, будучи человеком, по характеристике начальника его штаба, «не снисходительным» и «чувствительным к наружным изъявлениям уважения», не оставил без внимания колкий выпад атамана. При встрече с ним, которая могла иметь место 21 июля в доме смоленского губернатора, то есть через два дня после выражения ему «наичувствительной благодарности», командующий, можно предположить, потребовал от него отчета о причинах задержки с выполнением «высочайшего повеления» о необходимости форсированного марша на соединение с 1-й армией. В результате разыгралась та бурная сцена, свидетелем которой оказался сэр Роберт Вильсон, отиравшийся в главной квартире. На следующий день последовал уже известный рапорт Барклая де Толли императору с просьбой отстранить атамана «для блага службы» от командования казачьими войсками под каким-нибудь «благовидным предлогом».
Возможно, все обстояло еще проще. Для человека, «чувствительного к наружным изъявлениям уважения», достаточно было и одного выпада Платова, чтобы возбудить желание удалить его из армии. Авторитета полководца наш военный министр не имел. Всего пять лет назад ходил в генерал-майорах и командовал-то самое большее одним из трех отрядов арьергарда. Правда, за сутки до генерального сражения под Прейсиш-Эйлау проявил чудеса храбрости, был ранен, но тот день, 25 января 1807 года, не принес «чести его распорядительности». Пять недель отступления лишь усугубили положение. Вот и решил избавиться от атамана, обладавшего высоким званием, но не обладавшего благородством…
Платов же, наперекор обвинению его в сибаритстве, еще раз продемонстрировал, теперь уже перед обеими армиями, свое полководческое искусство, отвагу и мужество казаков.
25 июля состоялся военный совет, который в сущности единодушно высказался за наступление в направлении на Рудню, где предполагалось прорвать центр французской армии, разъединить ее на части и нанести каждой из них максимально ощутимый урон до того, как они успеют сосредоточиться. Впереди главных сил должны были идти казаки Платова. Еще можно было успеть что-то сделать, хотя три дня оказались потеряны. Действия требовались энергичные и смелые. При всех достоинствах Барклая де Толли импровизация и благоразумный риск выпадали из сферы его военной практики. Он должен был несколько раз все взвесить, прежде чем на что-то решиться.
Из Витебска к Смоленску вели три дороги: одна через Поречье, другая через Рудню, третья через Красный. По какой из них пойдет неприятель? Вот вопрос, над которым гадали генералы, принимая решение о переходе в наступление.
Багратион считал наиболее вероятным красненское направление, позволявшее Наполеону, совершив обход, отрезать русским путь отступления на Москву, и не ошибся. Барклай де Толли, получивший неверные разведывательные данные о сосредоточении французов у Поречья, сделал вывод, что противник собирается обойти его правый фланг. Чтобы исключить эту опасность, он выдвинул туда свою 1-ю армию, а 2-ю отправил к Приказ-Выдре на Рудненскую дорогу, рассчитывая, что в случае необходимости она будет его подкреплять.
Платова забыли предупредить об этих перемещениях, и он продолжал идти по дороге на Рудню, но уже не впереди главных сил, как намечалось по диспозиции, а сам по себе, выдвинув в авангард бригаду генерал-майора В. Т. Денисова в составе двух казачьих полков.
Перед рассветом 27 июля в лагерь Платова примчался курьер от В. Т. Денисова с сообщением, что дивизия Себастиани в составе одного пехотного и девяти кавалерийских полков снялась с места и двинулась по Рудненской дороге по направлению к Смоленску. Атаман, ночевавший у деревни Зарубенка, имел в своем распоряжении всего семь казачьих полков и 12 орудий донской артиллерии. Правда, в ходе предстоящего боя силы сторон могли уравняться, но только в том случае, если на помощь казакам до окончания дела подоспел бы вызванный сразу же после получения известия из авангарда о наступлении неприятеля генерал-майор П. П. Пален со своими гусарами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});