Я надеюсь, что Ваше Высокопревосходительство удовлетворите нетерпение, с коим Вас ожидаю, ибо Вы и войска Ваши никогда, сколько мне известно, не опаздывали случаем к победам и поражению врагов. Я же отсель до тех пор не пойду, пока не дам генерального сражения, от которого совершенно все зависит».
С 13 по 15 июля арьергард 1-й армии под командованием Петра Петровича Коновницына в трудном единоборстве отражал атаки противника. Избранная у Витебска позиция на деле оказалась вообще непригодной для сражения, особенно в случае его неудачного исхода и необходимости отступления.
«Мы в таком положении, — писал Ермолов Платову, — что и отступать невозможно без ужаснейшей опасности. Если Вы придете, дела наши не только поправятся, но и примут совершенно выгодный вид. Спешите».
Атаман не пришел. Не успел. А с одной надеждой на Всевышнего Барклай де Толли не рискнул вступить в сражение с противником, который имел двойное численное превосходство над его армией, и приказал отступать. В ночь на 16 июля русские войска оставили позицию у Витебска.
В штабе Барклая де Толли, по-видимому, были убеждены, что соединение русских армий сдерживается не только объективными трудностями отступления войск Багратиона, но и сознательно. Во всяком случае, такой вывод напрашивается после чтения письма Ермолова к Александру I. «Государь! — писал он 16 июля. — Необходим начальник обеих армий. Соединение их будет поспешнее и действия согласнее».
Платов, не зная о том, что 1-я армия оставила позицию у Витебска, продолжал пробиваться на соединение с ней по указанному ранее маршруту, теряя драгоценное время. Вскоре он получил послание Ермолова с упреками за проявленную медлительность, датированное тем же 16-м числом.
Платов отправил Ермолову ответ с описанием всех событий, начиная со дня, когда он вышел из Гродно. К письму атаман приложил записку следующего содержания:
«Я письмо к Вам писал на песке, сидя на коленях, как другу. Прошу довести его до сведения главнокомандующего, он увидит, что мне невозможно было успеть скоро соединиться с Первой армией. А теперь уже есть надежда соединиться через два дня, разве он (Барклай де Толли. — В, Л.) отретируется до Москвы, тогда уже не скоро нагоню.
Боже милостивый, что с русскими армиями делается? Не побиты, а бежим! Одна со страхом отступает, а другую отдаленными дорогами отводят без боя. Спасал я ее три недели удачливо. Прошу Бога, чтобы благословил меня и другую защитить».
Соединение казачьего корпуса с 1-й армией произошло действительно «через два дня», то есть 19 июля. Судя по всему, Ермолов не показал записку Платова Барклаю. Командующий выразил атаману свою «наичувствительную благодарность» и уверенность в том, что донские войска «покроют себя новой славой». Вместе с тем он предложил ему представить список офицеров «с описанием их подвигов» для награждения. Ничто, кажется, не предвещало грозы…
Багратиону благодаря мужеству казаков и военному искусству их полководца удалось вывести свои войска из, казалось бы, неминуемого окружения. 20 июля его полки начали прибывать в район расположения 1-й армии у Смоленска. Соединение завершилось в течение трех дней.
«По духу 2-й армии можно было думать, что оная пространство между Неманом и Днепром не отступая оставила, но прошла торжествуя, — вспоминал Ермолов. — Шум неумолкавшей музыки, крики неперестававших песней оживляли бодрость воинов; исчез вид претерпенных трудов, видна была гордость преодоленных опасностей, готовность к превозможению новых».
Ученик Суворова Багратион умел поддерживать боевой дух в армии. Оттого-то его солдаты и воспринимали успешные сражения казаков как свои собственные победы.
Соединение двух русских армий было большим успехом их командующих. Превосходство сил Наполеона заметно уменьшилось, и он не получил желаемого и выгодного для него на том этапе войны генерального сражения.
А. П. Ермолов — Александру I,
после соединения русских армий:
«Ваше Величество, мы вместе. Армии наши слабее числом неприятеля, но усердием, желанием сразиться, даже самим озлоблением соделываемые не менее сильными…
Государь! Нужно единоначалие, хотя усерднее к пользам Отечества, к защите его, великодушнее в поступках, наклоннее к принятию предложений быть невозможно достойного князя Багратиона, но не весьма часты примеры добровольного подчинения.
Государь! Ты мне прощаешь смелость в изречении правды!»
Как видно, торжество соединения не сгладило остроты противоречий между командующими. Князь Багратион, отличаясь умом «тонким и гибким», по отзыву Ермолова, не проявил этих качеств в отношении к Барклаю де Толли.
Обычно тактичный Михаил Богданович долго терпел, щадя самолюбие авторитетного в армии и первого по времени производства в чин генерала Багратиона, но всему бывает предел. Он не выдержал, и, по свидетельству очевидца, после соединения русских армий у Смоленска имел место крайне неприятный эпизод, произошедший в присутствии подчиненных.
— Ты немец, тебе все русские нипочем, — несправедливо обвинил распалившийся Багратион военного министра.
— А ты дурак, и сам не знаешь, почему себя называешь коренным русским, — ответил на это Барклай де Толли.
В такой обстановке рассчитывать на единство действий не приходилось. Военного министра порицали все: интриганы по свойствам характера и по положению в главной квартире, боевые генералы и люди, близкие к царской фамилии, а значит, и влиятельные при дворе; в солдатском строю за его спиной нередко раздавались мужицкие каламбуры и просто смачные ругательства.
История давно разрешила этот конфликт, оправдав устами А. С. Пушкина Барклая де Толли, обремененного ответственностью за судьбу армии и всей России, и поняв горячего и искреннего патриота Багратиона, в то время выражавшего общее мнение. Именно тогда в хрипловатом хоре осуждения Барклая прозвучал зычный голос донского атамана, больно ранивший военного министра.
— Я никогда не надену более русского мундира, потому что он сделался позорным, — бросил Платов в лицо военному министру в присутствии генералов и сэра Роберта Вильсона во время первой встречи после соединения армий под Смоленском.
Обращает на себя внимание поразительное сходство лексики и самого смысла приведенной реплики Платова и процитированного выше письма Багратиона к начальнику штаба 1-й армии Ермолову. И это не удивительно. Несмотря на разницу в возрасте, отношения между ними, как было сказано, освящались боевой дружбой. Их частная переписка содержит выражения душевной любви, почитания и признательности, единодушного осуждения плана ведения войны и т. д. А ведь мы не знаем еще о характере их бесед накануне неизбежного свидания с военным министром.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});