Я не верил ни своим глазам, ни своим ушам. Казалось, что этот упитанный, розовый с задорными веселыми глазами толстяк был не министр, а какой то бандит с большой дороги. А он, поигрывая цветным карандашом, продолжал рассказывать, как его провел в этом деле и одурачил Белецкий. Он ведь опытный старый полицейский, а Хвостов лишь любитель, неопытен... Он рассказал, что под видом охраны за Распутиным ведется тщательное филерское наблюдение, что ему известно все, что Распутин делает. - "А знаете ли вы, генерал, как-то особенно выразительно сказал Хвостов, - "ведь Гришка-то немецкий шпион!" И взяв пачку филерских рапортичек, он бросил их перед собой на стол и прихлопнул рукой.
Я насторожился недоуменно, вопросительно.
- Да, да, да, немецкий шпион, - продолжал все также весело улыбаясь Хвостов, но повышая тон. Я принял сразу серьезный тон.
- Ваше Превосходительство, - сказал я, - со шпионажем трудно бороться, когда не знаешь где он, когда не знаешь за кем смотреть. Но если известно хоть одно лицо к нему причастное - нет ничего легче раскрыть всю организацию. Благоволите протелефонировать в контрразведывательное отделение Главного штаба, генералу Леонтьеву, дайте имеющиеся у вас сведения, и я уверен, что, в течение недели, двух, вся организация будет выяснена и все будут арестованы, вместе с Распутиным.
Такого простого, но твердого ответа Хвостов не ожидал. Он как-то беспокойно заерзал на своем шикарном кресле. Его пальцы менее решительно барабанили по рапортичкам. Он что-то довольно несвязно стал объяснять мне и, наконец, поднялся. Аудиенция окончилась. Мы распрощались. Министр любезно проводил меня до дверей. Я поехал завтракать. Часа в три меня позвали к телефону. Один из приятелей сообщал мне, что, придя после разговора со мной в свою столовую, Хвостов рассказывал, смеясь, как он только что одурачил Спиридовича предложением ему Одесского градоначальства.
Как он ловко: - "смазал ему физиономию сметаной"...
Что, конечно, он не получит никогда Одессы, но пообещать ему надо было, чтобы по моменту, иметь его на своей стороне. Переданная мне гадость ничуть меня не удивила, настолько Хвостов был для меня совершенно ясен. Я расхохотался, поблагодарил за информацию и принял ее к сведению.
Спустя полчаса, я ехал на автомобиле в Царское Село. Невесело было у меня на душе. Дорога отвратительная. Кругом белая пелена снега. Больно глазам. За час с лишком езды передумалось многое. Бандит министр произвел на меня удручающее впечатление. Ведь его сплетня, что Распутин шпион метила дальше. Ведь это все из той же серии: измена, сепаратный мир и т. д. И это пускает Министр Внутренних Дел. Какая низость, какая подлость.
Когда Воейков принял меня, я доложил обо всем разговоре с Хвостовым. Я доложил об его открытии, что Распутин немецкий шпион. Я особенно упирал на то, что у меня с Хвостовым нет никаких иных отношений, кроме официальных. Его сведения о причастности Распутина к шпионажу требует немедленного разъяснения и обследования. Ведь Распутин иногда посещает дворец. Генерал Воейков слушал очень внимательно. Он при мне же вызвал одного из высших чинов своей канцелярии и приказал немедленно же, сославшись на доклад генерала Спиридовича, запросить официальным письмом Министра Внутренних Дел: какие у него имеются данные о причастности Распутина к шпионажу и какие он, Министр Внутренних Дел, принял по этому поводу меры.
Хвостов ответил Дворцовому Коменданту, что никаких сведений о причастности Распутина к шпионажу у него не имеется. Что, очевидно, генерал Спиридович что-то не понял, или перепутал, почему и произошло видимое недоразумение. Воейков удовольствовался ответом. Он понял все и даже не осведомил меня о нем.
Но после революции, когда генералы Спиридович и Воейков сидели арестованными в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, это обстоятельство было обследовано одним из следователей Чрезвычайной Следственной комиссии Временного правительства, т. к. в бумагах Воейкова нашли ту переписку. Меня, Воейкова, Хвостова следователь допрашивал. Расследование лишь подтвердило вздорную болтовню Хвостова. В свое время эта клеветническая болтовня министра, лидера правой фракции Государственной Думы, принесла много вреда.
27-го февраля, в субботу, отговев на первой неделе Великого поста, Их Величества с детьми причащались в Федоровском соборе. Все они причастились на солее, как обычно, перед царскими вратами. Когда же отец Василий вернулся со Святыми Дарами в алтарь, он причастил стоявшего в алтаре в течение всей обедни Распутина. До службы он был проведен туда ктитором собора полковником Ломаном, который даже не предупредил о том Дворцового Коменданта.
После службы, по переданному через полковника Ломана приглашению, Распутин был проведен во дворец для беседы, где и принес поздравление Царской Семье. Его угостили чаем. О факте причащения Распутина за одной службой с Их Величествами узнали, конечно, в Петрограде и досужие сплетники или сплетницы исказили то, что было. В некоторых светских гостиных с ужасом передавали, что, в отсутствие Государя, Царица и Вырубова причащались с Распутиным при какой-то особенной обстановке. Сенсационную сплетню принесли даже иностранным послам.
Сам же Распутин, вернувшись после причастия из Царского Села в Петроград, с гордостью рассказывал о причастии за одной службой с Государем. Как поздравлял Царскую Семью и как за чаем просил Государя защитить его от Хвостова, который хочет его убить. Государь успокаивал Григория, (как он называл его) и сказал, что предполагает уволить Хвостова от должности Министра Вн. Дел. Сенсационная новость дошла до Хвостова, и он полетел к Штюрмеру и убедил его начать действовать, дабы Старец уехал на родину. В его отсутствие Хвостов надеялся вновь упрочить свое положение. По совету Хвостова Штюрмер решил действовать на Распутина через митрополита Питирима.
1-го марта Государь ездил, по обыкновению, в Петропавловскую крепость на панихиду по деде, убитом революционерами, Императоре Александре II. После панихиды Дворцовый Комендант предложил мне сесть с ним в автомобиль. Он был встревожен тем, что делается в Петрограде и просил меня по отъезде Государя остаться в Петрограде и разузнать, что делается около Хвостова. Я подумал, что, видимо, генерал говорил с Государем. Что-то поколебало его спокойствие и самоуверенность, которая так не нравилась Царице.
Едва я успел вернуться домой, проводив Его Величество, как зазвонил телефон. Белецкий и Мануйлов разыскивали меня и желали срочно повидаться. Это очень кстати подумал я, и просил их приехать. Через полчаса они оба были у меня и привезли с собой близкого митрополиту человека, его секретаря, Осипенко. Возбужденный, веселый, одетый с иголочки Штюрмер приехал в Лавру к митрополиту. Туда же вызвали Распутина, которого привез Мануйлов, исполнявший с этого времени, по поручению Штюрмера, роль начальника охраны Распутина. С уходом Белецкого Комиссаров был устранен. Началась беседа. Штюрмер стал уговаривать Распутина уехать на время из Петрограда. Распутин вспылил и стал кричать на Штюрмера:
- Вот ты каков. Вот ты каков. Мне папа и мама приказали здесь оставаться, сами приказали, а ты меня гонишь. Ты заодно с убийцами... Не поеду, слышь не поеду... Распутин бегал, как бешеный.
- Убить меня хотите по дороге. Как тогда. Всех моих друзей арестовать хотите... Не поеду. Папа, мама приказали остаться и останусь. Останусь... А ты, старый, слышь - смотри сам к весне полетишь... Я тебе, старому, покажу!..
Штюрмер пытался успокоить разошедшегося "Старца". Митрополит крестился и шептал какую то молитву. Распутин носился по комнате и продолжал кричать на Штюрмера. Успокоившись немного, попросил у владыки перо, бумаги и чернил. Осипенко принес все. Усевшись за столом и поставив на бумаге крест, Григорий заявил, что пишет письмо самому Папе. Он просил Государя "зищитить его от убийц", просил - "гнать всех убийц вон". Письмо вложили в митрополичий конверт и с нарочным, от имени митрополита, отправили в Царское Село Его Величеству.
Засунув руки в карманы шаровар, Распутин широко шагал по комнате, а затем, уставившись на Штюрмера, снова стал кричать на него и, наконец, схватив за рукав Мануйлова, с криком: - "Пойдем, ну их!" - выбежали из зала. Штюрмер бросился за "Старцем". Все стали успокаивать, уговаривать остаться. Он и остался было, сел, щипал бородку, но вдруг решительно встал и уехал с Мануйловым домой.
Живой, с интонацией и жестами, рассказ Мануйлова, подтверждал кивками головы, вставками нескольких слов Осипенко, бывший свидетелем всей сцены. Белецкий кивал головою, поглаживая бородку. Когда рассказ кончился, Белецкий мерным, бархатным голосом стал утверждать, что Хвостов сильно сплетничает по городу, не щадя Их Величеств и всюду афиширует тем, что его, мол, поддерживает генерал Воейков.