Читать интересную книгу Царские забавы - Евгений Сухов

Иван Васильевич вставал с трона и, заложив руки за спину, медленным шагом обходил боярышень. В этот момент государь напоминал султана, прибывшего на невольничий рынок: вот сейчас ткнет перстом в одну из пляшущих девиц, и расторопные слуги мгновенно скатают избранницу в ковер и снесут на корабль.

— Вот ты, — остановился Иван Васильевич напротив одной из девиц, — могла бы перед государем вприсядку пройтись?

Красавица смело заглянула в очи царю.

— Отчего же не пройтись, если об этом сам государь всея Руси просит?

— Если понравится мне твой танец, тогда имение в награду получишь, а еще небольшой кусок парчи, чтобы срам прикрыть можно было. Ха-ха-ха! Эй, гусляры, сыграйте повеселее, чтобы и немощным ногам прытко стало!

С недавних пор гусляры стали ютиться в женских палатах и плавной печальной музыкой без конца развлекали самодержца и девок. Все как один старые, с длинными бородами до колен, с косматыми седыми прядями, неровно спадающими на спину и грудь, они напоминали былинных языческих богов.

Гусляры обыкновенно сиживали в самом углу, наблюдая за чудачествами самодержца. Они казались такими старыми, что место их было только подле стены и оторви их спины от твердой подпоры, как рассыпется ветхость в пыль. Комнатные девицы уже давно перестали обращать внимание на старцев, воспринимая их едва ли не комнатной обстановкой.

Не видать было страсти в провалившихся глазах, а тем более нельзя было разглядеть всплесков ликования с высокого тронного места, и только царица Анна знала наверняка, что старые берендеи не страдают от невнимания, а сенные девки, всегда гораздые на веселые забавы, подергивают ночами их косматые слежавшиеся бороды.

Гусляры ласково тронули пальцами струны, и нежный ласковый звук разбежался, заполняя собой углы и щели горницы.

— Что это за музыка?! — закричал государь. — Вы что, усыпить нас захотели?! Шибче играйте и пальцами звончее бейте. А так, как вы играете, только бабам титьки щекотать можно!

Старики ударили сильнее, видно, чертик ночевал под их ладонями, выскочил он наружу и давай плясать по углам. Музыка была грешной, рассыпалась по горнице серебряной монетой, стучалась в закрытые двери и безобразничала, как пьяный молодец.

Девица пошла вприсядку по большому кругу, лихо раскидывая ногами.

Иван Васильевич хлопал в ладоши и истошно вопил:

— Танцуй, девка! Танцуй! Порадуй своего государя!

И боярышня, помня строгий царицын наказ, плясала до устали.

— Вот распотешили вы меня, девоньки! За что я вас люблю, так это за веселье доброе. Дьяк, пиши царский указ, именьицем девицу жалую!

Иван Васильевич обнимал девок, не стыдясь взгляда жены, хватал их за все места и так голубил загребущими руками, что они пищали от царской ласки придушенными мышатами.

— Люблю я вас всех, девоньки! Люблю! Моченьки нет прожить без вас. Вот все думаю, как же я без вас в раю обойдусь, если господь призовет? В райских кущах грешить нельзя! — хохотал государь.

Минул еще один день.

Иван Васильевич прочно обосновался в царицыном тереме, казалось, он нарочно выбрал женские палаты лишь для того, что спрятаться от многочисленных просителей. Сюда, в женскую половину дворца, вход был закрыт для всех мужей, кроме самого царя.

Царь окружил себя такой свитой, какой позавидовал бы султан Оттоманской Порты, боярышни следовали за своим господином всюду. Они составляли ему компанию на охоте и прогулках, на выездах в дальние отчины и шествовали за царем на богомолье. И который раз царь Иван осознавал, что общество боярышень куда приятнее думного высиживания среди скучающих мужей. Девицы щебетали весенними воробьями, носились по двору перепуганными белками и так веселили государя, умело высмеивая его напыщенных слуг-опришников, что Иван Васильевич хохотал до икоты.

Любимое государево дело — это брать девиц в мыленку. Отбирал царь боярышень загодя, предпочитал грудастых и чтобы непременно были круглы ликом, яко красное солнышко.

Баньку истопники готовили с вечера, а когда государь заявлялся мылиться после утренней молитвы, жар стоял такой, что прижигал пятки.

Уляжется Иван Васильевич на высохшую лавку и велит девицам обмахивать его вениками. Кряхтит государь от обжигающей радости, а девицы до ломоты в суставах стараются над распаренным царским телом. В эти минуты Иван больше походил на грешника, лежащего на раскаленных углях, над которым без устали колдуют черти. Волхвование дьяволов вызывало у Ивана Васильевича одобрительное покрякивание.

Иван Васильевич заставлял девиц мять ему бока, тискать шею. Залезет иная боярышня на спину царю и давай топтать его стопами. Стонет государь, радуется, а девицы еще шибче стараются, вытанцовывая на его плечах. И, глядя на распластанное государево тело, можно было бы подумать, что девичьи ноженьки затоптали Ивана в лавку совсем, но самодержец откроет глаза и пожелает:

— Кваску хочу, да такого, чтобы от холода зубы ломило! Услужите, девоньки!

И вот боярышни несут царю на подносе три братины с ледяным квасом: в одной — напиток яблоневый, в другой — клюквенный, а в третьей — любимый, настоянный на сдобных хлебах.

Разнеженное, усталое тело самодержца крепкие, ядреные девицы подхватывали под руки и выволакивали в прохладный предбанник, где Иван Васильевич, братину за братиной, выпивал квасок. Только после этого он оживал.

— А теперь, девоньки, порадуйте своего государя, как можете. Вижу, господь слепил вас так, как должно. Смотрю на вас и изъянов не вижу!

И, углядев наиболее сбитую боярышню, уводил с собой в самый пар баньки.

Царь Иван понимал толк в усладах, и вошедшие в парилку девицы могли видеть, что на лавке, разметав руки и ноги, лежала боярышня, и трудно было понять, где ее душа пребывала в это время — на небесах или в аду.

Государь отирал ладонью свисавшие с усов капли вина и указывал на следующую избранницу.

— Теперь ты ублажи своего государя. Руки у тебя крепкие… ноги тоже. Наедине мне спину потрешь. А вы, девоньки, здесь, в предбанничке, посидите, пока вас не покличу.

После долгого часа, который неизменно заканчивался оханьем и криками, Иван Васильевич в который раз требовал белого вина, а девки, словно поверженные воины, лежали в глубине баньки на лавках, без стыда подставляя вошедшим боярышням срамные места.

Царица Анна не судила государя и возвратившегося из баньки супруга спрашивала нестрого:

— Тепло ли было в мыленке?

— Жарко, государыня, — истомно потягивался Иван Васильевич, не скрывая счастливой улыбки. — Все косточки распарил. Девоньки у тебя крепенькие, спину мне маслами натирали. Эх, хорошо у тебя, Аннушка, так бы и жил здесь!

— Вот и живи, Иван Васильевич, — улыбалась царица, не желая замечать плутоватых глаз мужа.

Среди окруживших царицу боярышень государь уже успел приглядеть себе очередное развлечение и разглядывал красу с ног до головы.

— Как девицу твою зовут? — спрашивал государь у Анны, кивая в сторону понравившейся боярышни.

— Это Елизавета, государь, дочь окольничего Емели Плетнева.

— Красивая девка! Ночью меня бессонница мучает, пошлешь ее в мои покои, матушка, пускай мне сказки сказывает. Может, песни какие споет, под них я засыпаю споро.

— Как повелишь, государь.

— Жарко что-то нынче, — жаловался Иван Васильевич, распахивая ворот кафтана.

— Это после банного жару, — отвечала царица Анна.

— Вот-вот, — соглашался Иван Васильевич, — совсем тело мое сомлело, прохлады требует! Девоньки, пойдемте со мной, услужите государю. Да не все сразу! Куда же вы толпой-то… Ты пойдешь, ты вот… и ты еще. Опахала прихватите, ветром мое тело остужать будете. А то помру я от жары.

Заложил пятерню за пояс государь и пошел в Спальную избу.

Прошел еще один день.

Глава 5

У Данилы Колтовского было шесть сыновей. Росли они строптивыми, озорными, как свора беспризорных поросят; они день и ночь носились по отцовскому двору и шугали заточенными прутьями перепуганных насмерть гусей.

Большого проку Данила Колтовский от них не видал, а потому, когда созывали молодых недорослей, он с удовольствием снаряжал сыновей на государеву службу, справлял им по простенькой броне и одаривал каждого заезженной клячей, а еще, для пущей важности, отправлял с сыновьями по двое отроков.

Анна уродилась, когда ее не ждали: матушке пятый десяток повалил, а она забрюхатела. Поначалу дите хотели извести — перемотали чрево тугими полотнищами и двое дюжих отроков ухватили за самые концы, чтобы, по команде окольничего Данилы, сдавить тугой живот госпожи. Но в самый последний миг что-то екнуло внутри у Колтовского, и он спросил жену:

— Евдокия, а что, ежели девка уродится? От мальцов нам одни хлопоты, а вот девица была бы утешением в старости. Помнишь, я к тебе Сусанну приводил, знахарку? Так вот она сказывала, что, по всему видать, девка должна быть.