Читать интересную книгу Царские забавы - Евгений Сухов

Именьице, куда был сослан князь, среди соседей пользовалось дурной славой, говорили о том, что окружавшие его леса наполнены кикиморами и лешими и самое верное средство, чтобы отворотить от новорожденного дурную силу, это подкладывать под его голову стальной нож.

Так и прожил Андрей Михайлович много лет с ножом под подушкой, будто ожидал младенец разбоя. И только когда Воротынский вернулся в Москву, клинок был забыт.

Поплевал Михаил Иванович через левое плечо и навсегда распростился с таежной глухоманью.

Андрей оказался не единственным чадом, и три года подряд верная супруга исправно одаривала его сыновьями. Последними были две дочери.

Воротынский назойливо опекал сыновей даже тогда, когда они подросли и стали заглядываться на девок. Он мог за непослушание огреть плетью младших, а старшего Андрея драл за уши, как нерадивого холопа. Однако эта внешняя суровость отца сочеталась с трогательной и нежной любовью, на которую была способна только одряхлевшая старость. Боярин мог впадать в ярость, если кто-нибудь осмеливался возводить хулу на его чад, и сердце мгновенно размягчалось, если он слышал о сыновьях доброе слово. А ночью, когда отроки, разметав руки по сторонам, глубоко спали, он мог подолгу смотреть на их безмятежные лица.

Михаил Иванович жил по старине, а потому слово, сказанное поперек, не терпел — требовал от отпрысков той покорности, какой когда-то искал в нем его покойный батюшка, Иван Денисович.

Вот кто бывал крут!

При разговоре с отцом полагалось снимать шапку и смотреть не выше пупа. Он имел при себе всегда кнут, а ежели что не по его — лупил древком по шее!

Однако седая старина — это не только бесконечное лупцевание собственных отроков за мелкие провинности с лютостью, на которую не отважится даже пастух, наказывая нерадивую и блудливую козу; старина — это в первую очередь сильные родовые связи, которыми всегда славились древние боярские рода. И как бы ни была велика обида при ссорах, но в трудную минуту забудется былая вражда и плечи сыновей сомкнутся, остановят беду.

Старина — это древние традиции, где былины такая же явь, как предания об именитых предках, и нет большей чести, чем носить имя прославленного сородича.

Одна из заповедей старины — «береги чадо свое пуще зеницы», а потому Михаил Иванович строго следил за сыновьями, стараясь оградить их от лихой беды, а заодно выправить их поведение под незыблемые каноны, писанные еще задолго до Владимира Мономаха.

Когда Андрей проводил Анну Колтовскую до церкви, боярин Воротынский узнал об этом следующим часом.

Колтовские не были родовиты, а потому в княжеских домах далее чем в сени их не допускали; брак с таковыми считался и вовсе зазорным. Михаил Иванович всегда строго следовал давним традициям, и когда сын вернулся с литургии, князь постарался наставлениями поумерить его любовный пыл.

— Вот что я хочу сказать тебе, Андрей. Анна Колтовская девка в самом деле очень видная. Таких красавиц по всей Москве даже с пяток не насчитаешь. И дородна, и пригожа, не девица, а пряник. Так и хочется откусить! А только я тебе своего отцовского благословения не дам…

— Батюшка…

— …Ты на княжеские рода озирайся, а на девок худородных засматриваться нечего! Важно, чтобы корень был древний, а не упирался в стольников и кравчих.

— Из окольничих она, батенька, — роптал Андрей.

— И что с того, дурень ты эдакий! А только их род всегда в самом конце стола сидит.

— Люба она мне, батенька, — пытался возражать старший сын, — день не повидаю, так такая тоска забирает, хоть в омут с головой бросайся…

— Окстись! Отхлестать бы тебя за эти несуразные словеса, — перепугался князь Воротынский, понимая, что не хватит у него более сил даже для того, чтобы огреть сына плетью.

— Бей, батянька, а только от Анны не откажусь!

— Тьфу ты, — сплюнул боярин и отошел в сторону.

* * *

Андрей виделся с Анной едва ли не каждый день.

Отвадить сына от Анны у Воротынского не хватало сил, и он, втайне от домашних и челяди, решил призвать в помощь темные силы и частенько наведывался к замоскворецким ворожеям, которые за полтину обещали навести на девицу порчу, а то и вовсе сжить со света.

Михаил Иванович слегка жмурился от откровенных слов колдуний, но протестовал слабо.

— Уж ты ее не так шибко, пускай живет себе. Вы бы лучше к ней молодца подвели, который рожей был бы красив да сам боек. Если он ее испортит, так Андрюша мой сам отвернется.

— Вижу молодца — и красив и строен, — в один голос говорили колдуньи, заглядывая в корыта с водой и листая ворожейные книги, — вот только лица никак не разглядеть.

Тогда князь Воротынский решил обратиться за помощью к Дуняше. Старуха намешала в ступе разных трав, потом высыпала содержимое на стол и удивила:

— Вижу избранника Анны… Сорочка на нем серебряной нитью вышита, кафтан золотой, шапка из горланного меха, в руках трость держит из слоновой кости, поступь у него уверенная… Да это никак ли сам царь! — всплеснула руками колдунья. — Вижу царские палаты, трон государев, а Иван Васильевич руку Анне подает…

— Чего же это такое нагадала?! Шельма ты старая, с какой такой стати Анне Колтовской рядом с царем быть?! — всерьез перепугался боярин.

— Я и не гадала, — спокойным голосом возражала Дуняша, — я всю правду говорю, только чтобы ты не сказывал, боярин, а Анну Колтовскую я рядом с царем вижу. Так тому и быть! Только тебе мой совет, Михаил Иванович, отведи сына от Анны, иначе быть беде. А здесь моя власть кончается.

— Да как же мне его от этой проклятущей отвести, если она парня больше всякого колдовства приворожила? Во сне ее имя поминает. Тьфу! — сплюнул себе на сапог Воротынский. — Мне от этого тоже никакого житья не стало.

— Беги от беды, Михаил Иванович, от этой Колтовской вам большое несчастье будет. Смотри, как травушка потемнела, будто ее пеплом присыпало.

Поглядел боярин на стол, а трава и вправду черна. Поди тут разберись: не то перепачкалась на грязном столе, не то колдовство намешано.

— Побегу, матушка, как есть побегу! Ног жалеть не стану и сына своего прихвачу, а ежели слушаться не станет, так за уши отдеру нечестивца!

— Иди, милый, иди и помни о моих словах!

* * *

Анна Колтовская запала в государя.

Чем-то неуловимым девица напоминала Ивану Васильевичу его первую жену — Анастасию Романовну. Это сходство не давало себя поймать, убегало от него, словно сжатая в ладони вода. Может быть, причина в глазах? Таких же больших и наивных. Царица Анастасия до самой кончины смотрела на окружающий мир с выражением пятилетнего чада. А может быть, причина в покорности, какая сквозит во всей ее фигуре, — слишком гибок был стан, слишком любезным лицо. Что-то подсказывало Ивану, что Анна способна проявить твердость, перед которой сталь может показаться стеклянным осколком.

— Малюта, — позвал государь.

— Слушаю, Иван Васильевич, — в государевы покои вошел Григорий Лукьянович.

— Мой прошлый приезд к Колтовским помнишь?

— Как же позабыть, государь.

— Дочка мне его приглянулась.

— Красивая, — качнул головой холоп.

— Ты вот что сделай, присмотри за Анной Колтовской, что она за девица. Если окажется такой, как показалась… в жены ее возьму. Не посмотрю, что из худородных, не век же мне во вдовцах ходить.

Об Анне Колтовской Малюта Скуратов знал почти все. Она заинтересовала его сразу же, едва Иван Васильевич бросил на девицу заинтересованный взгляд. Григорий Лукьянович был уверен, что такой разговор должен скоро состояться, а потому подготовился к нему изрядно. Малюта едва сдержался, чтобы не проговориться о том, что за девицей присматривают три его шептуньи и она не делает даже трех десятков шагов без того, чтобы об этом не стало известно лично ему.

— Сделаю, государь, все как надобно будет, — хвалил себя думный дворянин за предвидение.

— Через день с докладом ко мне явишься и все как есть про Анну расскажешь. Справишься?

— Не впервой мне, государь. Справлюсь.

В том, что этому разговору государь придавал большое значение, Малюта Скуратов сумел убедиться в назначенный срок.

Было воскресение, и Григорий Лукьянович решил зайти в любимую корчму на Красной площади. Совсем недурно попивать в праздный день сладковатую и терпкую медовуху, окуная в нее седые усища.

Эта корчма была знаменита на всю округу еще и тем, что облюбовал ее огромный черный козел, который появлялся у питейного двора сразу с открытием и не уходил до тех пор, пока ее не покидал последний посетитель. Козел славился задиристым нравом и, наставив рога, не выпускал из дверей бражников, пока не находил хмельного угощения. Пролитых на землю нескольких капель медовухи хватало для того, чтобы выскочить через проем двери и скрыться в соседней подворотне. Совсем туго приходилось тем, кто хотел избежать заведенного порядка и норовил обмануть «черную бестию», отваживаясь пробраться по-воровски. Животное, не ведая милости, гоняло несчастного по двору, и не было большей потехи, чем глазеть на прыгающего через плетень молодца.