и солдаты, знают об этих рассыпанных всюду опасностях и вполне оправданно боятся ездить по стране.
Но все же они ездят, по-прежнему обрабатывают землю и возят свои товары на рынки. Поскольку крестьяне не более склонны к самоубийству, чем кто-либо другой, стоит признать: риски существуют, в том числе смертельные, но они не настолько подавляют всю жизнь, как уверяет пропаганда страха. Когда где-то взрывается граната или мина, люди хоронят своих мертвых, доставляют раненых в больницу, если это возможно, и мужественно продолжают жить дальше.
Сайгон – точно не тот город, где царит страшная опасность. Взрывы гранат – исключение, а не правило, так же как убийства в западных городах. Центральный Сайгон выглядит грязным, оживленным, бурлящим, повсюду магазины, рестораны и бары, целые фаланги уличных торговцев, и он сохраняет свое очарование: улица, полная цветочных киосков, как парижский бульвар Мадлен, деревья, силуэты кораблей на реке.
На улицах все время пробки, что вряд ли было бы возможно, если бы постоянно летали гранаты. Бесстрашные бедняки ездят на велосипедах, солдаты предпочитают велорикш, если не гоняют на японских мотоциклах; у средней вьетнамской буржуазии – мотороллеры, у богатых – автомобили, тут же и маленькие синие такси, грязные внутри и обшарпанные снаружи, и автобусы Lambretta, джипы, армейские грузовики, лимузины чиновников – вьетнамских и американских. Днем город так шумит, что заглушает наши бомбардировщики, хотя ночью они грохочут так, будто по небу равномерно движутся товарные поезда.
Состоятельные вьетнамцы и иностранцы живут в удобных квартирах, виллах или отелях; еда и напитки в изобилии, за деньги можно купить любую роскошь – начиная от «Ягуара» («доставляются из США», – гласит вывеска) и заканчивая бриллиантовыми украшениями и портативными телевизорами. Жара стоит страшная, но у привилегированных слоев населения есть кондиционеры. Восхитительные, похожие на тростник, вьетнамские девушки проплывают по этому городу в своей красивой национальной одежде – аозай. От одного их присутствия и поведения все разговоры о царящем ужасе кажутся абсурдными.
Настоящую боль и страх у большинства жителей Сайгона вызывают не вьетконговцы-террористы, а бедность. Около полутора миллиона новоприбывших, перемещенных лиц, хлынули в Сайгон в надежде обрести безопасность и заработать больше денег. По стране прокатилась мощная волна инфляции, и на наших глазах происходит странное экономическое чудо. Любой вьетнамский гражданин скажет вам, что после американского вторжения богатые становятся богаче, а бедные – беднее. Бедняки, кажется, достигли предела нищеты и истощенности. Они живут в жалких, душных трущобах на окраинах городов, где, если верить пропаганде страха, кишмя кишат вьетконговцы. Но, очевидно, Вьетконг пугает бедняков меньше, чем голод.
В период с 17 августа по 4 сентября – за него я могу поручиться – вьетконговцы обстреляли из минометов стоянку американской техники в районе аэропорта; бросили в джип гранату, которая ранила четырех американцев и местную женщину, работавшую на рынке; еще одна граната вроде бы прилетела в полицейский пост, но точных подтверждений нет. Учитывая, что Сайгон – столица воюющей страны, лондонцы, которые помнят «блиц», бомбы «Фау-1» и ракеты «Фау-2», сказали бы, что ему повезло.
К счастью, вьетнамцы не верят пропаганде; они верят в то, что видели своими глазами, а это уже достаточно ужасно. Но пропаганда, раздувающая страх перед Вьетконгом, оскорбляет невероятное мужество и стойкость вьетнамского народа. А еще она искажает наше понимание тех страданий, которым их народ подвергается. Непонимание воздвигает границы и совсем не способствует «завоеванию сердец и умов».
16 августа на пресс-конференции на своем ранчо президент Джонсон сказал: «Никогда в распоряжении Соединенных Штатов не было более умелых и мужественных солдат, чем те, которые в этот час служат во Вьетнаме». Солдаты во Вьетнаме более чем заслуживают похвалы президента, и ужасно, что цифры боевых потерь выросли с одного человека (в 1961 году) до 3036 с 1 января по 27 августа этого (то есть 1966) года: в течение четырех лет они поднимались медленно, затем за год и почти восемь месяцев – быстро и в общей сложности достигли 4470 человек.
Однако, возможно, будет полезно развеять иллюзию, которую, как мне известно, разделяют многие, – что все 300 000 американских военнослужащих во Вьетнаме якобы постоянно подвергаются опасности со стороны вьетконговцев и северовьетнамских партизан. Непосредственно в боевых действиях, по оценкам источников, уже долго находящихся во Вьетнаме, участвуют от 65 000 до 75 000 человек, представляющих все рода войск. Те же источники утверждают, что процент вовлеченных в боевые действия от общей численности солдат выше, чем во время Второй мировой войны.
Поскольку это не позиционная война, когда две противоборствующие армии пытаются взять под свой контроль те или иные территории, американские солдаты во Вьетнаме не контактируют с противником постоянно. На земле эта война состоит из вылазок патрулей, выслеживающих противника, засад, боев – если удается обнаружить отряды вьетконговцев или Северного Вьетнама. Опасность существует каждую минуту, как при смертельной игре в прятки. Бои в джунглях, наверное, ужаснее всего. «Шипы размером с карандаш, – вспоминал один солдат. – Никогда раньше не видел ничего подобного». Французы, когда сами вели войну во Вьетнаме, с ужасом называли ее «маленькой грязной войной». А в небе над Северным Вьетнамом свирепствует война, привычная в нашем чудовищном веке: с огнем зениток, ракетами и вражескими истребителями.
Большинство из 200 000 с лишним военнослужащих, которые не участвуют непосредственно в боевых действиях, разбросаны по всей стране, и они прекрасно понимают, что их в любой момент могут атаковать; но хорошие солдаты никогда не раздувают панику. В низинах их мучает жара, в прибрежной зоне – малярия, они живут в раздражающе неудобных палаточных лагерях и выполняют свою работу, бесконечную унылую армейскую работу: строят, таскают, охраняют, занимаются бумажной волокитой и выживают в условиях такой скуки, о которой командиры никогда не говорят, хотя это одно из тяжелейших испытаний войны. Мрачная, скучная жизнь в чужой стране.
Есть что-то очень милое и человечное в том, что каждый американец званием ниже полковника, которого я встречала, называл мне день, когда его вьетнамский год закончится. Мы летели на обычном армейском самолете, который курсирует между Сайгоном и большими городами центральной и северной частей Вьетнама. Парень, читавший рядом со мной вестерн в мягкой обложке, поднял взгляд и сказал:
– Это C-130, он немного безопаснее. – Он был фанатом авиации и хорошо разбирался в самолетах. – Мне осталось тут провести 72 дня, потом домой. Работаю на складе, в городе, куда мы летим. Легкая работа.
Славный молодой солдат, свободный от дурмана пропаганды.
Пропаганда страха очень мешает солдатам. Если поверить ей, приходится преодолевать не только напряжение реальной войны, но и изнурительное напряжение, приносимое ужасом. К тому же пропаганда – оскорбление для солдат (как и для вьетнамского народа). Внушая, что вьетконговцы угрожают всем и всегда, она принижает доблесть тех участников боевых действий, которые на самом деле подвергаются опасности. А искажая истинную картину тех трудностей, с которыми справляются солдаты, пропаганда преуменьшает стойкость вспомогательных войск перед лицом изнурительных ежедневных испытаний. Во Вьетнаме можно по-разному проявить себя героем, и самые разные люди с честью несут свой долг. Но это честь людей на настоящей войне, а не на информационной. Я не Джордж Оруэлл, да и в политике силы слабо разбираюсь, поэтому не могу понять, почему бы нам, внутри Вьетнама и за его пределами, не подойти к освещению войны с трезвостью и точностью, если мы действительно хотим ограничить ее разрушительные последствия и скорее положить ей конец.
Радостная пропаганда, с оптимизмом лгущая о том, как живут простые вьетнамцы, не способствует установлению безопасности во всем мире. Жизнь вьетнамцев она тоже не улучшает – только скрывает, как эта жизнь выглядит. Единственное, почему такую пыль в глаза стоит воспринимать всерьез, – она подрывает доверие простого народа и к американцам, и к вьетнамскому правительству. Доверие и лояльность завоевывают не пропагандой, а выполненными обещаниями и помощью. Если на смену пропаганде придет жесткая, но честная критика, она будет способствовать реальному улучшению условий жизни во Вьетнаме, а такое развитие событий было бы куда полезнее для скорейшего окончания войны, чем бомбы.
Пока же все это похоже на теннисный матч, где американское и южновьетнамское правительства вместо мяча перебрасываются заявлениями об успехах. Видимо, матч рассчитан на внешнюю аудиторию, поскольку нельзя, например, убедить 1027 беженцев, живущих в маленьком лагере без туалетов