Плакала и пела… Пела песню про нас. Сжимая невидимую Туськину руку.
Глава 8
Даже не помню, как смогла уснуть ночью. Очень много плакала, вспоминала и мысленно прощалась с Тусей. Проснулась оттого, что кто-то тряс меня за плечи и назойливо спрашивал, жива ли я.
– Если открыла глаза, значит, живая, – раздражённо отозвалась я, пытаясь понять, где нахожусь.
– Как ты себя чувствуешь?
– А тебе какая разница? – метнула я в сторону разбудившего меня амбала взгляд, полный ненависти.
Затем села и потёрла виски. А ведь просыпаться совсем не хотелось. Лучше бы остаться в том сне, ведь мир, в котором я сейчас нахожусь, ужасен. Во рту пересохло, голова кружилась. Хотелось рыдать во весь голос от обиды и бессилия. Я боялась думать о том, что будет завтра, ведь моё сегодня совершенно не принадлежало мне.
Я спала не раздеваясь. Поэтому была помятая и выглядела не лучшим образом.
– Ты помнишь, что вчера было?
– А что вчера было?
– Ты пела тут на весь дом.
– И что?
– Просто мы решили, ты головой поехала.
– Может, и поехала. А ты кто? Где я нахожусь? Кто я?
Последний вопрос подверг амбала в шок. Его взгляд стал подозрительным.
– Ты сейчас что спросила? – осторожно поинтересовался он.
– Спросила – кто я? Что непонятного?
– А ты не знаешь, кто ты?
– Если бы знала, наверное бы не спрашивала. Я хочу знать кто ты, где я и что происходит.
– Дурочку включаешь?
– Сам дурак. У тебя лицо человека, не обременённого интеллектом.
Амбал велел идти за ним и вывел меня на улицу. Когда вышла на воздух, прищурилась от солнечного света, ведь какое-то время я довольствовалась только искусственным освещением или вообще пребывала в полной темноте. Я настолько паршиво себя чувствовала, что мне казалось, будто яркий солнечный свет обжигает глаза и брови. Оглянувшись по сторонам, я сразу поняла, что меня вывезли из Москвы. Оглядела своё пристанище и пришла к выводу, что поселили меня в гостевом домике, а сейчас ведут к основному, так называемому хозяйскому дому. Интересно, где именно я нахожусь? В какой области и насколько далеко от Москвы? Из-за высокого глухого забора, окружающего дом, всё же был виден лес.
Меня привели в прилично обустроенную гостиную, обставленную в охотничьем стиле. На одной стене красовалась коллекция охотничьего оружия. Нетрудно было догадаться, что хозяин дома заядлый охотник. На другой стене располагалась коллекция ножей и кинжалов. Я села на резной дубовый стул, поджав ноги, и посмотрела на вошедшего в гостиную Ферзя совершенно равнодушными глазами.
– Ну, как ты? Спала?
– Да. Немного.
– Отошла от всего, что случилось?
Ферзь буквально сверлил меня взглядом, словно орудовал сканером и считывал все мои мысли. Видимо, хотел разобраться, в адеквате ли я или действительно тронулась умом и усложнила поставленную перед ним задачу – получить с меня денег.
– А что случилось? Мне кто-нибудь объяснит, кто я и что здесь делаю? И почему у меня очень сильно болит голова?
– Где она у тебя болит?
– Здесь, – я показала рукой на то место, куда меня капитально ударили, чтобы вырубить. – Очень болит.
– А с памятью у тебя что?
– Не знаю. Хочу что-нибудь вспомнить.
– Ферзь, мне кажется, она играет, – не удержался от комментария «мини»-амбал. – Она же актриса. Ей какая разница, где играть – в жизни или здесь.
– Кто актриса? – сделала я попытку уточнить.
– Заткнись, – пригрозил ему Ферзь. – Когда я говорю, то не нуждаюсь в комментариях.
– Извини, шеф. Просто подозрительно всё это. Но вчера она точно не в себе была, когда пела… Жаль, тебя не было, и ты не смог это увидеть. Такие глаза были безумные, караул. А вот сегодня…
– Сегодня я разберусь с ней сам. Иди с ребятами погуляй немного. А я поговорю с ней с глазу на глаз.
Когда мы остались одни, я скрестила пальцы рук и вновь чуть слышно спросила:
– Кто вы?
Мужчина усмехнулся.
– А ты посмотри повнимательнее, – произнёс он с нескрываемым сарказмом.
– Я вас не знаю.
– Не боишься, что я проверю тебя на детекторе лжи?
– Нет. Проверяйте. Какая мне разница.
Ферзь не мог не заметить, что мой голос даже не дрогнул.
– Воды можно?
– Конечно.
Заметно вспотевший от неловкой ситуации мужчина протянул мне бутылку с водой и хотел дать ещё кружку, но она не потребовалась. Я стала жадно пить из горла, получая хоть какое-то удовольствие оттого, что меня больше не беспокоит пересохшее горло.
Достав носовой платок, Ферзь приложил его к вспотевшему лбу и заметно занервничал.
– Послушай, если ты ничего не помнишь, то как вчера пела песню? Если потеряла память, почему не забыла слова? Какая-то нестыковка получается: что-то ты помнишь, а что-то нет, – насторожился он. – Человек либо всё забывает, либо всё помнит.
– Не знаю, – пробормотала я.
– Ну что ты твердишь одно и то же: не знаю, ничего не знаю…
– Да потому что я и в самом деле ничего не знаю!
– Что ты ещё помнишь?
– Ничего. Помню, вчера пела… Слова этой песни у меня в голове. Я не знаю, откуда они. Они есть… А больше ничего нет, – в моем голосе сквозила растерянность.
Со стороны выглядело так, будто я пытаюсь хоть как-то зацепиться за прошлое, но оно не всплывает. Его просто нет.
– Что вообще происходит? Кто я? Кто вы? Почему я ничего не помню? – спросила я жалобно.