— Поувольняю вас к собачьим чертям, — заканчивает свою речь Эд, — когда я забираю из принтера нужные нам листы, — всех. Тебя, Кристину твою и еще человек двадцать, задолбали тянуть меня на дно.
Это он невсереьез, увольняет Козырь совсем по-другому, поэтому я даже не начинаю беспокоиться. В конце концов, основную причину для аврала нам организовал Такахеда, перенесший переговоры и отказавшийся ехать к нам.
А мы так — мы еще оперативно работаем. Тем более, что никто от нас и не ждет, что мы возьмем и телепортируемся к ожидающим нас партнерам.
— Крис сейчас не моя, Крис сейчас рыбка в вольном плаваньи, — спокойно замечаю я, пробегаясь взглядом по листам, проверяя, все ли на месте. Да, все, можно ехать. — А кстати её-то за что увольнять?
— Если кадровый директор не занимается в рабочее время процессом отбора кандидатов на открытые вакансии компании, а шляется по делам своей личной жизни, на кой черт мне такой кадровый директор? — Эд презрительно морщится, а потом смотрит на меня, задумчиво приподняв брови, — только мне совершенно непонятно, на кой черт она приперлась на ваш этаж, если вы разбежались? Вы разбежались же, я правильно понял?
Я утверждающе киваю, вчитываясь в документ пристальнее.
— Захар, простой комплект бумаг с собой возьми, незаполненный, — замечаю я наконец, — есть у меня ощущение, что все равно придется часть условий пересматривать.
Викки оказывается настолько понятливой, что мы не сталкиваемся в лифте, она сразу находится на парковке, у нужной машины, да еще и с выражением лица «я уже успела соскучиться ожидаючи». Хотя, судя по всему, пришла она минуты за три до нас, но кто это докажет? Водитель? Так его никто и не спрашивают.
— Ну, хоть кто-то в этой компании кроме меня работает, — фыркает Эд не без удовлетворения и шагает к своей машине.
Это удобно, потому что под его треп я вряд ли смогу адекватно просмотреть документы еще раз. Ну, и кое почему еще.
— Захар, садись вперед, — бросаю я небрежно, чем снова рву парню шаблон. Он зависает, вытаращившись на меня. Знает, что сбоку от водителя обычно сажусь я, терпеть не могу этих общаков на задних сиденьях.
— Ну, и чего ты замер? — я приподнимаю бровь, и Максимовский торопливо бросается к машине.
— Прошу, — я открываю дверь перед Викки, снова сталкиваясь с ней взглядами. Снова наблюдая на её лице удивление.
— Ветров, тебя покусал какой-нибудь мушкетер? — хрипло интересуется Вика, лишь на секунду замирая у машины, глядя мне в глаза с короткого расстояния. От этого хочется только немедленно сдохнуть, прямо сейчас, у её ног, в судорогах. Или поцеловать её в эти красивые, поджавшиеся в сухой улыбке губы. Жаль, не выкроишь сейчас ни секунды наедине для этого. И нельзя…
Но от этого желания, несмотря на все «нельзя», у меня сводит все внутри…
Пять секунд Викки выдерживает под таким моим взглядом. А потом гневно фыркает и все-таки садится в машину. Сбегает?
— Я не успел тебе сказать, что так даже лучше, чем в том костюме, — я успеваю это шепнуть Викки до того, как она отодвинулась от меня, забившись в самый угол кресла.
— Невесте комплименты говори, — на пределе слышимости советует Вика и отворачивается от меня. И губы кусает раздраженно. Такое зрелище — глаза невозможно отвести.
Ей и вправду больше идет это платье, светло-горчичное, стильное, идеально сидящее на изящной фигурке, для делового тона — скрашенное черным жакетом. Хотя и тот синий костюмчик был что надо. Обтягивал, по крайней мере, так, что можно было захлебнуться слюной.
Она так близко, что до конца даже недолгой поездки я вполне могу успеть свихнуться. Такой искус — протянуть руку, скользнуть пальцами по этому напряженному плечику. Но к этому не будет лояльна ни ситуация, ни сама Викки.
И все же она — действительно мое проклятие. Чертово, не слабеющее, даже наоборот — становящееся с каждым годом все более крепким проклятие.
Жаль только, я еще не знаю, кто «помог» мне с личной жизнью.
Ох, я бы с ним побеседовал…
Спасибо бы сказал от всей моей безграничной души.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Потому что и сейчас я могу только смотреть на неё и подыхать. Я уже отказался от этой женщины. Испортил ей жизнь. Из-за меня ей пришлось круто менять и свои цели, и себя саму. Из-за меня она стала такой недоверчивой, что видит подвох даже в маленьком, ни к чему не обязывающем жесте. Это я её сломал. Из-за меня она сейчас тревожно кусает губы и сидит, скрестив руки на груди, пытаясь защититься от меня хоть как-то. И это меня она боится.
А я даже ей сказать не могу, что не причиню ей вреда, просто не посмею — она не поверит. И правильно сделает, в общем-то.
Вот только для меня все это — медленная смерть и долгая агония. Тишина и пустота, что пробираются в кровь, наполняют все существо каким-то отчаянным бессилием.
И хоть что я могу сделать со своей правдой, она ровным счетом ничего не поменяет. Только молчи и давись всем этим. Все уже сделано. Наворочано столько — за всю жизнь не исправишь, не вернешь.
Хотя я ведь все равно попробую. Сделать для неё, что могу сделать. С этих переговоров и начну…
38. Игра с неизвестными правилами
— Приехали, — объявляет водитель, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не выскочить из машины сию же секунду.
Так хочется оказаться подальше от раскаленного взгляда Ветрова, прожигающего даже сквозь пальто и жакет, будто оставляющего на моей коже обширные, пылающие жаром узоры. Так хочется взвыть: «Прекрати!» Потребовать, чтобы он на меня не смотрел. Но рядом люди, рафармовские же сотрудники, и меньше всего я хочу, чтобы сплетни обо мне и Ветрове получили для своего распространения более чем крепкую почву.
А они могут.
Он рядом. Рядом со мной. И смотрит на меня так, будто и нет у него никакой породистой невесты, будто нет у нас ни препон, ни свидетельства о разводе, будто медовый месяц закончился только вчера, и он страстно желает продлить его еще на столько же времени.
Не-воз-мож-но! Невозможно это не видеть и не хотеть от этого сбежать.
Уж слишком больно думать, что он в который раз решил развлечься за мой счет. Позволить себе этакий левак перед свадьбой. Поводить меня за нос, еще раз. А что, один же раз я повелась на эти яркие глаза и зашкаливающую наглость, почему не повестись второй, да?
Ох, я бы ответила, почему Ярославу Олеговичу стоит закатать свои хотелки… Жаль, что никто не спросит.
Я медлю, как мне кажется, всего мгновение, а Яр за это время успевает вылезти из машины, обогнуть её сзади и снова открыть передо мной дверь. И даже предложить руку. Обычный этикет — по крайней мере, выражение его лица уверяет меня в этом.
Он сегодня вообще какой-то… Слишком обходительный. Такой весь из себя милый пушистый щеночек, что у меня аж глаз дергается. С Анджелой, вон, меня даже выручил, оттянул внимание Козыря от моей задержки…
Впрочем, в любом случае, нет, спасибо — у него для такого этикета невеста есть. А я не хочу прикасаться к его ладони. Я точно знаю, что это ничем хорошим для меня не закончится. Если уж сидя в одной машине с ним, причем даже без тесного соседства, я умудрялась с трудом скручивать в себе приступы болезненной горечи, то что будет, если соприкосновение все-таки состоится?
Вылезаю я сама. Яр недовольно поджимает губы, но никак это дело не комментирует. Вряд ли у нас есть для этого время и место.
Нас привезли к ресторану. Хороший, роскошный ресторан, у входа отираются четыре парня азиатской наружности.
— Такахеда нас уже ждет, — замечает Козырь, совершенно неожиданно оказываясь за моим плечом, — ну, что ж, Виктория, я надеюсь, сегодня мы с вами победим этого старого дракона.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Ему-то хорошо. У него, вон, и глаза горят, и сам он явно предвкушает эти переговоры как интересную схватку.
А у меня язык отказывается шевелиться…
Давненько у меня не было настолько ответственных поручений на работе.
Козырь шагает вперед, а мне не хватает дыхания, да и сил — ноги будто приросли к плитке, которой облицованы ступеньки ресторана.