император возвратил прусскому королю Фридриху II, чем возмутил «патриотически» настроенные круги в собственной столице.Начало царствования Екатерины II. Ее отношение к Петербургу и Москве
Говоря в предыдущей главе о настроениях петербургского общества, сопутствовавших дворцовому перевороту Елизаветы Петровны, мы обнаружили их отчетливое воплощение в посвященной этому событию оде Ломоносова. Созданная им двадцать лет спустя «Ода торжественная Екатерине Алексеевне на ея восшествие на престол июня 28 дня 1762 года» точно так же дает слепок тех чувств, которые владели людьми, приветствовавшими приход к власти новой императрицы:
Слыхал ли кто из в свет рожденных, Чтоб торжествующий народ Предался в руки побежденных? О стыд, о странный оборот! Чтоб кровью куплены трофеи И победителей злодеи Приобрели в напрасной дар, И данную залогом веру. В тебе, Россия, нет примеру; И ныне отвращен удар.
О том, что именно эти два аспекта в действиях императора: заключение «позорного» мира с Пруссией и унижение православия — наиболее болезненно воспринимались российскими подданными, свидетельствует и то, что именно на них было обращено внимание в манифесте, изданном Екатериной в день переворота: «Всем прямым сынам отечества Российского явно оказалось, какая опасность всему Российскому государству начиналась самым делом, а именно закон наш православный греческий первее всего восчувствовал свое потрясение и истребление своих преданий церковных, так что церковь наша греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона. Второе, слава российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие заключением нового мира с самым ее злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение». А на медали, выбитой в честь коронации Екатерины, была сделана надпись: «За спасение веры и отечества».
Таким образом, новый государственный переворот, подобно тому, который случился двадцатью годами раньше, происходил под знаком восстановления ущемленных прав русского народа и православной церкви.
Как и в начале елизаветинского царствования, в первые месяцы правления Екатерины II петербургские жители нерусского происхождения испытывали обоснованное беспокойство за свою судьбу. А. Т. Болотов свидетельствует, что народ, узнав об отречении нелюбимого царя, «вламывался силою в кабаки, и опиваясь вином, бурлил, шумел и грозил перебить всех иностранцев». От бунтующей толпы в дни переворота пострадало несколько высокопоставленных иностранцев и инородцев, в частности дядя низложенного императора — принц Гольштейн-Готторпский Георг и генерал-полицмейстер Петербурга Н. А. Корф. О своевольстве и ярости солдат, желавших расправиться с иностранцами, писал и секретарь французского посла в Петербурге К. К. Рюльер.
Парадоксальность ситуации заключалась в том, что на престол всходила в качестве защитницы православия и славянства не имеющая в своих жилах ни капли русской крови немецкая принцесса, крестившаяся по греческому обряду лишь в пятнадцатилетием возрасте, когда она стала невестой внука Петра Великого и законного наследника российской короны, которого теперь она лишала трона. Парадокс этот объясняется тем, что, в отличие от своего мужа, Екатерина владела даром необычайно тонко распознавать чувства и желания самых разных людей и умело подыгрывать им. Еще будучи великой княжной, она смогла внушить симпатию к себе не только более или менее приближенным к трону персонам, но и значительной части простых жителей Петербурга и, главное, императорской гвардии, от которой, как мы помним, в те времена зависело очень многое. Симпатия эта во многом основывалась на подчеркнуто усердном уважении Екатериной православной обрядности, русского языка и национальных традиций. Даже пробыв в России всего лишь пять месяцев, она, согласно ее собственным мемуарам, при своем крещении в православие столь внятно произносила слова молитв, что это вызвало слезы умиления у некоторых присутствовавших.
На протяжении всего царствования Екатерина II постоянно подчеркивала свою приверженность русским церковным и бытовым обычаям, одежде. Например, на пасхальную службу 1770 года она оделась в славянское платье наподобие сарафана и обязала всех фрейлин переодеться в наряды в русском стиле, что с тех пор стало непременной чертой церковных праздников при дворе. Некоторая нарочитость подобных действий послужила одним из оснований для весьма распространившихся впоследствии обвинений императрицы в лицемерии и ханжестве; Пушкин назвал ее «Тартюфом в юбке и короне».
Екатерина II в шугае и в кокошнике. Гравюра У. Дикинсона с живописного оригинала В. Эриксена. 1772 г.
Однако думается, такие обвинения были не всегда справедливы. По своему воспитанию, образованию и убеждениям Екатерина II была, безусловно, человеком европейского склада, что вкупе с глубоко усвоенной ею просвещенческой идеологией предполагало уважительное отношение к любым этнокультурным и религиозным особенностям (сейчас мы эту черту называем политкорректностью). И конечно, решив стать русской царицей, Екатерина полагала обязательным для себя кропотливо овладевать изначально чуждой ей культурой. Считая, в соответствии с просветительскими взглядами, что роль абсолютного монарха это прежде всего роль созидателя культуры, она стремилась к тому, чтобы русские, осваивая важнейшие, по ее мнению, духовные достижения западной цивилизации, оставались при этом русскими (этим она принципиально отличалась от Петра I, который желал «механически» переделать русских в европейцев). Екатерина добивалась органичного слияния западных и восточных элементов в культуре оказавшегося под ее властью народа. При этом русские элементы должны были служить, главным образом, формой, в которую заключалось европейское содержание. Французский дипломат К. К. Рюльер даже утверждал, что настоящей целью Екатерины было абсолютно то же, чего добивался и Петр III — уничтожить русское варварство. Но он действовал чрезвычайно грубо, а она так осмотрительно, что никто этого не замечал: «сия государыня, истребляя все русские обычаи, умела искусно заставить забыть, что она иностранка». Современный исследователь В. С. Парсамов очень точно назвал культурную позицию Екатерины II русофильствующим западничеством.
В этом контексте чрезвычайно показательна реакция Екатерины на настойчивые советы перенести столицу в Москву, которые ей давал французский философ-энциклопедист Дени Дидро, посетивший по ее приглашению Петербург. Содержание доверительных бесед с Екатериной ее гость изложил в виде отдельных записей. В одной из них, озаглавленной «Вашему величеству от слепца, вздумавшего рассуждать о цвете», Дидро приводит целый ряд весьма убедительных аргументов в пользу возвращения царской резиденции в первопрестольную. В их числе большая уязвимость Петербурга для внешнего врага: «Страна, в которой столица помещена на краю государства, похожа на животное, у которого сердце находилось