поставив колесо на крыше или на колокольне. Начиная с превосходного Потсдама[200] и кончая смешной Гатчиной, все эти насильственные постройки доказывают, что истинными основателями городов являются культура, промышленность и свобода. Деспоты только разрушители: они умеют строить и заселять лишь казармы».
Формально цифры, казалось бы, говорят о том, что язвительный швейцарец был неправ: рост населения Петербурга был значительным и постоянным на протяжении всего екатерининского царствования: по неполным данным, число петербуржцев выросло с 1764 по 1796 годы в полтора раза (это при отсутствии принудительных мер для заселения столицы, столь активно практиковавшихся прежде).
Однако по сути замечание К. Массона является точным: несмотря на то, что количество купцов и свободных горожан при Екатерине значительно увеличилось, это не привело к образованию ни в России в целом, ни отдельно в Петербурге полноценного, то есть социально организованного и владеющего механизмом отстаивания собственных интересов, «третьего сословия». Европейские общественные институты не могли органично встроиться в российскую государственную систему, которая продолжала оставаться деспотической в своей основе: Екатерина II обладала абсолютной, ничем не ограниченной властью и весьма широко ею пользовалась, верша судьбы подданных по своему царскому произволу (вспомним участь А. Н. Радищева и Н. И. Новикова). Крупный политик второй половины XVIII века Н. И. Панин и его ближайшее окружение несколько раз предпринимали попытки законодательно ограничить самодержавие в пользу дворянства: в 1762 году Панин представил Екатерине проект «Манифеста об учреждении императорского совета…», а в 1782–1783 годах, по имеющимся сведениям, он вместе со своим секретарем Д. И. Фонвизиным создал проект конституции для России (сохранился лишь текст предисловия под названием «Рассуждение о непременных законах»). Однако оба раза предложения Панина были императрицей отвергнуты. И разумеется, не пожелав отдать часть своей власти представителям дворянства, Екатерина не намеревалась делить ее и со «среднего рода людьми» (так она называла буржуазию), к увеличению числа которых она так стремилась. Именно поэтому созданные ею органы городского самоуправления оставались по сути безвластны, а большинство горожан воспринимало необходимость участвовать в выборах, вступать в гильдии или в ремесленные цеха как еще одну государственную повинность, как лишнюю заботу, с которой поневоле приходится мириться. Такой взгляд присутствует в сочинении историка и публициста князя М. М. Щербатова «О повреждении нравов в России»: «Испекли законы, правами дворянскими и городовыми названные, которые более лишение нежели дание прав в себе вмещают и всеобщее делают отягощение народу».
Однако к екатерининскому времени относится появление в России и в окрестностях Петербурга социальных образований, внутри которых выборное самоуправление действовало довольно успешно. Речь идет о колониях немецких переселенцев.
Немецкие колонии под Петербургом
Одной из государственных забот Екатерины II было заселение пустующих пространств своей необъятной империи. Проблема малонаселенности тем более волновала императрицу, что в ее планы, впоследствии во многом осуществленные, входило расширение границ государства. Идя по стопам Петра I, она вскоре после воцарения издала один за другим несколько манифестов и указов, приглашающих в Россию иностранцев и предоставляющих им льготы и преимущества. Правда, в отличие от Петра, который привлекал в свою страну заграничных специалистов в качестве временных работников и наставников, Екатерина призывала иностранцев становиться подданными российской короны и оставаться в ее владениях навсегда[201]. «Мы нуждаемся в населении, а не в опустошениях; заставьте кишеть народом наши обширные пустыни, если это возможно», — писала царица в одной из своих заметок. Призыв императрицы оказался кстати для многих жителей германских княжеств, и они приняли приглашение. Российское правительство направляло их для поселения, главным образом, в Поволжье, где, как известно, образовался в итоге очень крупный немецкий анклав.
Приневские земли, сильно опустевшие во время Северной войны, к середине XVIII века продолжали оставаться малонаселенными. Летом 1765 года партии немецких переселенцев, направлявшихся в район Саратова, было предложено переменить место назначения и поселиться в окрестностях Петербурга. Согласие дали 60 семей. Так, вблизи российской столицы появилась первая немецкая колония, получившая название Ново-Саратовской (место, на котором она находилась, — правый берег Невы напротив Рыбацкого, — доныне называется Новосаратовкой). Годом позже были основаны еще две колонии: Среднерогатская — в районе нынешней площади Победы и Ижорская — на правом берегу реки Ижоры, вблизи Московской дороги. Большие немецкие поселения были созданы под Ямбургом. В течение XIX века количество немецких колоний в ближайших окрестностях столицы выросло: Фридентальская колония в Царском Селе, Нейдорф (Новая деревня) и Нейгауз (Новоселки) вблизи Стрельны, а также Гражданка, Ручьи, Шувалово, Веселый Поселок и др. Они стали неотъемлемой частью социальной структуры большого Петербурга.
Екатерининский манифест 1763 года гарантировал переселенцам полное самоуправление внутри колонии: «…поселившимся особыми колониями и местечками, внутреннюю их юрисдикцию оставляем в их благоучреждение, с тем, что Наши начальники во внутренних распорядках никакого участия иметь не будут, а в прочем обязаны они повиноваться Нашему праву гражданскому».
Заведенный в колониях уклад жизни отличался большой упорядоченностью и строгостью. Избиравшийся в каждой колонии староста (шульц), его выборные помощники и десятские тщательно следили за соблюдением противопожарных и эпидемиологических правил, состоянием дорог и мостов, порядком в домах, во дворах и на прилегающих территориях, а также за поведением колонистов, пресекая пьянство, картежные игры и даже чрезмерно частые сборы гостей. Каждую субботу в определенное время все жители колонии выходили из домов для уборки участка улицы перед своим двором. Сами собою утвердились неизменный распорядок дня и обязательные элементы внешнего вида колониста (шейный платок, жилет, белый фартук).
Все это довольно сильно напоминает устройство печально знаменитых аракчеевских военных поселений, создававшихся примерно через полвека после появления немецких колоний. Однако сходство здесь исключительно внешнее: военные поселяне жили в своем доведенном до абсурда порядке по принуждению; немецкие колонисты имели гарантированное право выйти из колонии в любое время и уехать. «Буде которые из переселившихся и вступивших в Наше подданство иностранных, пожелали выехать из Империи Нашей, таковым всегда свободу даем, с таким однако ж при том изъяснением, что они повинны, изо всего благо нажитого в Империи Нашей имения, отдать в казну Нашу, а именно: живущие от одного года и до пяти лет — пятую часть, от пяти до десяти и далее — десятую, и потом отъехать, кто куда пожелает, беспрепятственно», — говорилось в манифесте 1763 года. Как справедливо замечает Д. Л. Спивак, жизненный уклад немецких колоний «соответствовал тому представлению о разумном порядке, которое было воспринято немецкими крестьянами с младенческих лет — и, как следствие, обычно не вызывал у них протеста».
Таким образом, немецкие колонии явились устойчивыми вкраплениями европейской социальной культуры в российскую жизнь. Заметим, что