из конторы.
2
Утром в пятницу позвонил Пальчинский и пригласил к себе домой на обед в воскресенье. Рутенберг поблагодарил и сказал, что придёт с сестрой. Рахель вначале отказалась, сославшись на отсутствие хорошей одежды. Но ему удалось её уговорить, и она согласилась.
Квартира Пальчинского располагалась на втором этаже добротного трёхэтажного дома. На входной двери Рутенберг увидел табличку с фамилией компаньона на итальянском языке и нажал кнопку звонка. Дверь открыл Пётр Иоакимович.
— Входите, дорогие гости, — радушно сказал он и поцеловал руку Рахели. — Познакомьтесь с моей женой.
Из салона вышла молодая женщина лет тридцати в длинном синем платье и, приблизившись к Рутенбергу, улыбнулась и протянула ему руку.
— Нина Александровна, — произнесла она.
Потом подошла и поклонилась Рахели.
— Очень рада, что у мужа теперь такие приятные знакомые. Как Вас зовут, милая?
— Рахель Моисеевна, сестра Петра Моисеевича.
— Я предлагаю перейти на имена. Я Нина, Вы Рахель. Согласны?
— Конечно. Вы очень красивая женщина, Нина.
— Вы тоже, милая. Поможете мне?
— С удовольствием.
Они последовали на кухню, продолжая свой незатейливый разговор. Мужчины прошли на небольшой балкон, выходящий на улицу. В её дальнем конце виднелись причалы порта, и синело море.
— Женщины, похоже, подружились. Знаете, моя жена из семьи декабристов Бобрищевых-Пушкиных.
— Они были первыми, они разбудили Россию, — заметил Рутенберг. — Расскажи о себе. Нам вместе работать. Поэтому стоит хорошо знать друг друга.
— Ты прав, Пётр Моисеевич. Я сын лесничего. Мать моя — сестра народника Николая Васильевича Чайковского.
— Так ты тоже бунтарь?
— С такой родословной у меня не было выбора, — усмехнулся Пальчинский. — Потом учился в Горном институте в Петербурге. На рудниках во Франции познакомился с дядей Чайковским. Участвовал в студенческих волнениях в девяносто девятом году.
Организовал в альма-матер нелегальную кассу взаимопомощи для студентов, бюро трудоустройства, чтобы помочь найти им подработку, и столовую. Занимался изданием курсов лекций профессоров.
— Прекрасно, Пётр Иоакимович! Я вот думаю, сколько добрых дел может сделать человек, если ему хотя бы не мешать.
— Мне полиция и администрация, конечно, мешала, — вздохнул Пальчинский. — Вызывали на допросы, устраивали провокации. Но ничего противозаконного найти не смогли.
— А я за год до этого поступил в Технологический институт и меня за участие в студенческих демонстрациях исключили.
— И ты не доучился?
— Представь себе, Пётр Иоакимович, через год меня восстановили, как отличного студента. Но за это время я успел стать революционером. Меня вдохновляли идеи Михайловского, Желябова, Перовской, Кибальчича, Михайлова и Лопатина. Кстати, Герман Александрович сейчас проживает в Италии. Летом он был на Капри у Горького. Алексей Максимович меня звал туда, но мне не удалось вырваться.
— А я с молодых лет анархист, сторонник Петра Кропоткина и Михаила Бакунина.
— Я тоже этим увлекался, но пристал к партии социалистов-революционеров, — сказал Рутенберг.
— В 1905 году я участвовал в революционных событиях в Павловске и Иркутске, продолжил Пальчинский свой рассказ. — Потом меня арестовали, и три месяца я просидел в тюрьме.
— А меня посадили в Петропавловку и освободили по амнистии в октябре после манифеста — произнёс Рутенберг. — У нас, Пётр Иоакимович, много общего.
— Но я всё ещё старался быть полезным стране и разработал программу комплексного развития Сибири на основе горнодобывающей промышленности. А вместо этого под угрозой суда вынужден был эмигрировать.
— Я тоже бежал от преследования охранки. Вначале в Берлин, потом перебрался в Париж, и наконец, осел в Генуе.
— А мы с Ниной около двух лет прожили в Риме. Там я участвовал в подписании нового торгового договора России с Италией.
— Так у тебя есть необходимый нам опыт, Пётр Иоакимович, — с удовлетворением заметил Рутенберг, и улыбка пробежала по его лицу.
На балкон вышла Нина Александровна и позвала мужчин к столу.
3
Рутенберг и Пальчинский принялись за дело. Они продолжили собирать информацию о донецком угле и возможностях его доставки в Италию. Но закончить дело не успели. Пальчинского вызвали сопровождать плавучую выставку, организованную для показа в портах левантийского побережья Средиземного моря. Вернулся он через несколько месяцев, и оказалось, что из-за тяжёлого кризиса в горной промышленности Совет съездов не располагает необходимыми средствами для продолжения начатой Пальчинским работы. Но к этому времени Рутенберг уже серьёзно продвинулся в ней и бросить дело не захотел. Пётр Иоакимович оставался официальным представителем и давал ему необходимые сведения и разъяснения. Накопилось достаточно материала, чтобы обратиться к правительству. Несколько дней Рутенберг работал с пишущей машинкой над докладной запиской, стремясь сделать её одновременно информативной и лаконичной. Потом вложил три листа в конверт, на котором напечатал: «Рим. Правительству итальянской республики. От Петра Рутенберга, инженера-технолога, Генуя». Он указал свой домашний адрес на улице Руффини, куда перебрался в начале года.
Не прошло и двух недель, как он получил ответное письмо. Секретарь правительства по поручению премьер-министра просил