– Не возражаю, – сказал Сталин.
Снова наступила тишина. «Сейчас Трумэн объявит заседание закрытым! – с досадой подумал Черчилль. – Вместо того чтобы высказать наши требования хотя бы по польскому вопросу!..»
Но взяв инициативу на себя, Черчилль мог бы создать у Сталина впечатление, что польский вопрос – это специфически английское дело, в котором Трумэн мало заинтересован.
Он сделал еще одну попытку затянуть заседание, снова повторив – в несколько измененной форме, – по существу, принятое уже предложение о работе министров иностранных дел.
– Согласен, – с прежней готовностью произнес Сталин. – А чем мы все же займемся сегодня? – Он посмотрел на Черчилля и, словно сочувствуя его переживаниям, сказал: – Я думаю, мы могли бы обсудить вопрос о создании Совета министров как подготовительного учреждения будущей мирной конференции.
Черчилль внутренне усмехнулся, понимая, что Сталин явно хитрит. Конечно, необходимость мирной конференции признавалась всеми тремя державами. Этой конференции предстояло утвердить решения, которые будут приняты здесь, в Бабельсберге. Но ведь решений-то еще никаких но было! А Сталин вел себя так, будто Конференция уже заканчивалась и положение, создавшееся в Европе после войны, было единодушно узаконено.
Черчилль уже собрался выложить все это в более или менее приемлемой форме, но Трумэн неожиданно сказал:
– Согласен.
– Согласен, – нехотя буркнул и Черчилль. Ничего другого ему теперь не оставалось.
Между тем Сталин стал задавать вопросы один за другим. Он, в частности, спросил, отпадает ли решение Крымской конференции, по которому министры иностранных дел должны периодически встречаться для совещаний по разным вопросам?
Трумэн ответил, что, с его точки зрения, ситуация сейчас изменилась и Совет министров должен быть создан лишь для выработки условий мирного договора и для подготовки мирной конференции.
Сталин не понял или сделал вид, что не понимает.
– На Крымской конференции было установлено, – сказал он, – что министры собираются каждые три-четыре месяца и обсуждают отдельные вопросы. Видимо, сейчас это отпадает? Тогда отпадает, по-видимому, и Европейская консультативная комиссия? Я так понимаю и прошу разъяснить, правильно ли я понимаю или неправильно?
В отличие от Черчилля он говорил по-прежнему без всяких эмоций. Свой вопрос он задал как прилежный ученик, который просит разъяснить ему то, что он не понял.
Втягивая в эту игру Трумэна, он как бы помогал ему стать не только номинальным, но и фактическим председателем Конференции.
– Совет министров создается только для определенной цели, – повторил Трумэн, – для разработки условий мирного договора.
– Я не возражаю, чтобы Совет министров был создан, – сказал Сталин, – но тогда совещания министров, установленные решением Крымской конференции, очевидно, отменяются, и надо считать, что отпадает и Европейская консультативная комиссия.
Черчилль пытался понять, что кроется за словами Сталина. Вряд ли это было просто уточнение некоторых фактов. Наконец Черчиллю показалось, что он догадался, в чем дело. Хотя Сталин и предложил обсудить вопрос о создании Совета министров, вместе с тем он, очевидно, хотел констатировать, что западные державы отходят от ялтинских решений. «Помнит ли Трумэн, – думал Черчилль, – то, что он сам мне рассказывал? Ведь, по его словам, он еще в Вашингтоне заявил Молотову, что ялтинские решения нарушает не кто иной, как Сталин…»
Сейчас стоило бы публично отметить, что создание Совета министров не означает отхода от ялтинской договоренности, а просто вытекает из новой обстановки. Но формальных оснований для спора не было, поскольку Сталин сам предложил обсудить вопрос о создании этого Совета…
В конце концов Черчилль решил перевести разговор в несколько иное русло. В Ялте, сказал он, встречи министров предусматривались для того, чтобы главы государств получали рекомендации по вопросам, касающимся Европы. Бегло остановившись на этом, он стал подробно аргументировать, почему не следует включать в предполагаемый Совет министров представителя Китая. Когда министры начнут обсуждать проект мирного договора, касающегося не только Европы, но и всего света, представителя Китая можно будет пригласить.
Произнося свою речь, Черчилль незаметно наблюдал за Трумэном. С одной стороны Бирнс, а с другой Гарриман все время нашептывали что-то на ухо президенту. Видимо, и они почувствовали, что Сталин готовит почву для последующих обвинений Англии и Соединенных Штатов в отходе от ялтинских решений.
Черчилль не ошибся.
– Я предлагаю, – сказал Трумэн, взявший слово сразу после него, – чтобы обсуждение вопроса о прекращении периодических встреч министров, установленных решением Ялтинской конференции, было отложено.
Затем президент перешел к задачам Совета министров как новой организации, тем самым отделив этот вопрос от предыдущего.
– По нашему проекту, – заявил он, – устанавливается Совет министров иностранных дел, состоящий из министров иностранных дел СССР, США, Великобритании, Китая и Франции…
Возникла дискуссия.
Черчилль, по-прежнему стремясь предотвратить возможные упреки в отходе от ялтинских решений, предложил сохранить все консультативные органы, созданные в соответствии с этими решениями.
Сталин продолжал задавать вопросы: «Кто кому будет подчинен?», «Чем будет заниматься Совет министров: мирным договором или мирной конференцией?»
Когда Трумэн согласился с Черчиллем относительно исключения Китая из Совета министров, Сталин промолчал. Потом все так же спокойно порекомендовал передать все эти вопросы министрам иностранных дел. Ведь министрам, как это уже было установлено, предстояло собираться ежедневно и готовить материал для очередного заседания Конференции.
Время близилось к семи. В семь тридцать русские устраивали прием в честь участников Конференции. Значит, с минуты на минуту заседание должно было закончиться. Черчилль смотрел на Трумэна с мольбой и в то же время с негодованием. «Чего же мы добились? – безмолвно вопрошал он. – Мы же предполагали сразу припереть Сталина к стене, обвинить его в том, что, явочным порядком захватив Восточную Европу и насадив там нужные ему правительства, именно он нарушил ялтинские решения! Именно он наделил Польшу огромными территориями, создав тем самым как бы четвертую зону оккупации…
Бог мой, неужели завтрашнее заседание будет похоже на сегодняшнее?..»
Неизвестно, дошел ли до Трумэна молчаливый упрек английского премьер-министра.
– Следовало бы, – сказал президент, – наметить конкретные вопросы для обсуждения на завтрашнем заседании.
– Вот именно! – воскликнул Черчилль. Видимо, Трумэн все-таки понял его,
– Я хочу, чтобы каждый вечер, когда мы возвращаемся домой, у нас в сумке было бы что-либо конкретное!
– Так оно и будет, – умиротворенно сказал Трумэн. – Наши министры будут собираться по утрам и представлять нам нечто конкретное для обсуждения.
– Я согласен, – вынимая из коробки очередную папиросу, произнес Сталин.
«С чем согласен?! – хотелось крикнуть Черчиллю. – С уже давно принятой процедурой?! Скажите пожалуйста, он согласен!»
– Я предлагаю начинать наши заседания в четыре часа вместо пяти, – сказал Трумэн.
– Че-ты-ре? – медленно, с расстановкой переспросил Сталин. – Ну хорошо, пусть в четыре, – сказал он, закуривая.
– Мы подчиняемся председателю, – саркастически произнес Черчилль.
– Если это принято, – сказал Трумэн, – отложим рассмотрение вопросов до завтра, до четырех часов дня.
«Все! – с тоской подумал Черчилль. – Надо вставать и уходить. Вместо сражения или хотя бы разведки боем произошло скучное, рутинное заседание…»
Он уже собрался встать, как вдруг услышал голос Сталина.
– Только один вопрос, – почти синхронно произнес по-английски переводчик Павлов, – Почему господин Черчилль отказывает русским в получении их доли германского флота?
Черчилль уже успел расслабиться. Неожиданный, резкий, прямой вопрос Сталина, не подготовленный всем предыдущим ходом Конференции, застал его врасплох.
Да, оставшийся на плаву немецкий военный флот был захвачен британскими вооруженными силами. Черчилль рассматривал его как законную военную добычу.
Разумеется, он ждал, что этот вопрос может возникнуть, когда Конференция будет обсуждать судьбы послевоенной Германии. Но то, что он прозвучит сейчас, когда заседание фактически уже закончилось…
Черчилль с недоумением и даже с некоторым испугом посмотрел на Сталина. Но взгляд советского лидера был безмятежно спокоен. Более того, на лице Сталина мелькнуло подобие улыбки. Это окончательно обескуражило Черчилля.
– Я… я не против… – пробормотал он. – Но раз вы задаете мне вопрос, вот мой ответ, – уже твердо добавил он, заставив себя собраться с мыслями. – Этот флот должен быть или потоплен, или разделен.