Фонари горели в тумане, известная особа ждала в лабиринте уже полчаса, а свёрток так и лежал на кровати. Услышав повторный тихий стук, Лейлор поднял голову.
— Да, — ответил он.
Тот же юноша почтительно вошёл и с поклоном сказал вполголоса:
— Меня прислали узнать, отчего вы задерживаетесь. Вас по-прежнему ждут, вам надлежит явиться на указанное место. Вас очень просят поторопиться.
— Передайте пославшему вас, что я не намерен бежать по первому его зову, — сказал Лейлор. — Если ему так нужно увидеть меня, пусть сам придёт. Так и передайте.
Ещё двадцать минут белые призраки фонарей светили в тумане, а Лейлор дрожал в одеяле, слушая бешеный стук своего сердца. Он рисковал, дерзнув так ответить известной особе, но безропотную покорность он также не собирался проявлять. Дёшево его ценят, если ожидают от него рабского повиновения!
Юноша вернулся в третий раз. С изящным поклоном он передал:
— Ваш покорный раб ожидает вас на том же месте. Он смиренно молит вас сменить гнев на милость и прийти, чтобы он мог покаянно припасть к вашим ножкам. Не забудьте надеть плащ: в саду прохладно.
— Хорошо, я сейчас буду, — сказал Лейлор. А про себя подумал: «Так-то лучше!»
Он оделся, обул туфли, и золотые узоры щекотно поползли вверх по его голеням. Накинув плащ и подняв капюшон, он выскользнул из комнаты.
Холодный туман окутал его со всех сторон. Он был таким густым, что впереди нельзя было ничего разглядеть в трёх метрах, и Лейлор слегка растерялся: как найти дорогу в такой мгле? Рядом послышался голос юноши:
— Позвольте вас проводить. Туман необыкновенной густоты, как бы вы не заблудились.
Кутаясь в плащ, Лейлор последовал за юношей, который грациозным балетным шагом шествовал по туманному саду, ориентируясь в нём, очевидно, даже с закрытыми глазами. Из тумана проступили очертания стен лабиринта, и слуга указал Лейлору на вход:
— Сюда, пожалуйста. Вы не заблудитесь: дорога отмечена.
Дальше Лейлор пошёл один. Дорога была действительно отмечена, и весьма оригинальным способом: в траве горели свечи в стеклянных стаканах, расставленные примерно через каждые два метра. Ступая золотыми туфельками по сырой подстриженной траве, Лейлор следовал по светящимся меткам и достиг центра лабиринта в пять минут. Внутри беседки, тускло озарённая свечами, стояла фигура в чёрном плаще с капюшоном. Хоть Лейлор ступал по траве тихо, но при его приближении фигура обернулась, и под капюшоном заблестела венчавшая её лоб корона. Лейлор молча вошёл в беседку и остановился перед королём. Во взгляде Раданайта не осталось и тени холодности, он был уже совсем иным — нежным и виноватым. Он протянул к Лейлору руки и позвал ласково:
— Иди ко мне, дитя моё.
Лейлор не спешил бросаться в его объятия: он подошёл к скамейке и стал делать вид, что разглядывает горевшую на ней свечу.
— Отчего мой дорогой повелитель так суров со мной? — спросил Раданайт, подходя и останавливаясь у Лейлора за плечом. — Отчего он так долго не хотел прийти ко мне, что пришлось посылать за ним три раза? Чем я заслужил такую немилость? Верно, потому что ему хочется помучить меня, упиваясь своей властью над моим сердцем?
Лейлор обернулся.
— Это вы меня мучите, ваше величество, — ответил он дрогнувшим голосом. — Сегодня вы не сказали мне ни слова, не посмотрели на меня, будто меня вовсе нет! А потом потребовали, чтобы я среди ночи явился к вам. Как прикажете это понимать?
— Так вот из-за чего ты был сегодня сам не свой, — проговорил король, отодвигая капюшон Лейлора и касаясь пальцами его щеки. — Дитя моё, я был с тобой сдержан вовсе не для того, чтобы тебя мучить. Я просто не хотел раньше времени обнаруживать при всех, что между нами что-то есть.
— Я нахожу это странным, ваше величество, — сказал Лейлор. — Зачем скрывать чувства? Что в них преступного?
— У королей всё обстоит не так просто, моя радость, — улыбнулся Раданайт.
— Всё равно не понимаю, — повторил Лейлор, зябко кутаясь в плащ: ночь действительно была очень холодна. — Разве оттого что вы король, вы перестаёте быть живым человеком, способным на такие же чувства, как все остальные люди?
— Ты, безусловно, прав, мой милый, — вздохнул Раданайт. — Я живой человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Но уж таково положение короля, ничего не поделаешь. Каждому его шагу, каждому слову людьми придаётся особое значение, король не имеет права на многие человеческие слабости и ошибки. А в личной жизни королю приходится быть вдвойне осторожным. Из всех публичных фигур король — самая публичная. Ты можешь себе представить, как это порой непросто. Даже на этой семейной встрече я не могу в полной мере расслабиться и дать волю чувствам, как бы мне того ни хотелось.
— Это очень плохо, когда всё время живёшь с оглядкой, — сказал Лейлор. — Но мне всё же по-прежнему непонятно, что дурного может быть в том, если о наших чувствах узнает папа или милорд Райвенн. Папа отобрал у меня ваш подарок… Он сказал, пока я не назову имя дарителя, он не отдаст мне холлониты.
— Не огорчайся так сильно по этому поводу, моё сокровище, — сказал Раданайт, нежно обняв Лейлора сзади и прильнув своей щекой к его щеке. — Но отчего ты не сказал ему, что их подарил тебе я? Поверь, детка, он не сможет запретить нам быть вместе. А из-за камней не расстраивайся. Пусть отбирает — я буду дарить тебе новые. Если пожелаешь, я осыплю тебя дождём из драгоценностей — все их он не сможет отобрать.
— Я не хочу таиться! — воскликнул Лейлор, поворачиваясь к королю лицом. — Я хочу… Я хочу быть вашим спутником!
Глаза Раданайта замерцали.
— Это что — предложение? — улыбнулся он.
Лейлор смутился, у него запылало лицо, и он не знал, куда девать взгляд. Может быть, он сморозил глупость? Король улыбался, и непонятно было, что это — насмешка или радость. Окончательно смешавшись, Лейлор закрыл рдеющее лицо ладонями.
— Я серьёзно спрашиваю, детка, — сказал король, отнимая его руки от лица и заглядывая ему в глаза. — Я правильно тебя понял?
— Ваше величество, простите, я… — Лейлор запнулся, окончательно встав в тупик. Слова стали как каменные глыбы, ему было не под силу ими ворочать, и он бессильно уткнулся в плечо короля. — Я ещё не разобрался в этих тонкостях… Наверно, мне следовало дождаться, пока король первый это скажет.