малышка.
Две проститутки, соседки Светланы, пришли на погребение и жались друг к другу, словно обессилевшие мотыльки. Очевидно, они дружили со Светланой или хорошо к ней относились, или чувствовали себя виноватыми в том, что не смогли помочь. Присутствовала и бандерша Светланы, пожилая женщина в длинной шубе, выкрашенной в чудовищный янтарный цвет. Внешне она больше напоминала бабушку, чем хозяйку борделя. Светлана рассказывала, что бандерша вечно пичкала своих подчиненных едой, тревожась из-за их неуклонно тающего веса. Вопреки узкой корыстности своего бизнеса, жестокость она проявляла редко. Бандерша понимала: чтобы проститутки остались в Пирамиде, они должны быть здоровыми и бодрыми, а не больными, доведенными до отчаяния и перепуганными. Сейчас она вместе с нами стояла у могилы и рыдала навзрыд. Она произнесла небольшую речь на русском.
– Она говорит, что Светлана очень любила картошку, – перевел Илья. – Мол, на ее памяти никто не любил картошку так, как Светлана.
Мы переминались с ноги на ногу. Как правильно вести себя на похоронах, никто из нас толком не знал. Миша, держащий на плечах Скульд, спросил Хельгу, хочет ли она сказать несколько слов.
Хельга коротко покачала головой, ее темные, неотражающие глаза напоминали океан во время шторма.
– Крест не ставьте, – проговорила она и повернулась к Пирамиде.
Никто не возразил. Верующие на Шпицбергене редкость. Религии здесь просто не место. Русские, даже если имеют веру, научились о ней не говорить, а остальные повидали достаточно боли и холодного безразличия, чтобы интуитивно понимать: никакая благоволящая сила на нас не смотрит. Арктика умеет напоминать, что твоя жизнь неважная, бросовая, уничтожить ее легче легкого. Даже британцы, которые странствуют по полярному региону в поисках возвышенного, неизменно умирают или улепетывают обратно в Британию, выяснив, что поглотила их возвышенная сила куда ужаснее Бога. Если Арктику действительно создал Бог, он с изумлением и ужасом взглянул бы на плоды трудов своих, а потом, потеряв бдительность, рухнул бы в ледниковую трещину.
66
Мы сидели в «Свинарнике». Мой гнев, пусть даже праведный, был не меньше, чем у остальных, но я вдобавок чувствовал себя измученным и абсолютно никчемным. Миша на кухне развлекал Скульд, потому что умел абстрагироваться от несчастий и выполнять свой долг именно так, как нужно детям. Я подумал, что он мог бы стать отцом сотни счастливых малышей.
Людмила сидела за столом напротив меня и мрачно смотрела на чашку чая.
– Ей здесь нравилось.
– Что?
– Светлане нравилось в Пирамиде. Сколько раз я умоляла ее найти себе другое занятие! Светлана такого не потерпела бы, и Пирамида не потерпела бы. В Арктике, особенно в шахтерских городках вроде нашего, каждому дается определенная роль, попытаться изменить ее – все равно что изменить свое лицо или отпечатки пальцев. Найти другое доходное занятие для Светланы, даже здесь у нас, было бы сложнее, чем для пса. Тем не менее уезжать она не хотела. Говорила, что родная деревня ее угнетала, представляешь?
Я покачал головой, а Людмила, не глядя на меня, продолжала:
– Светлана говорила, ей нравятся места, где уже царит разруха. Где разложение – часть самой основы.
Мы сидели молча. Я пытался осмыслить эту идею, возможно, основной принцип для Светланы, но мысли путались, и ничего не получалось. Куда подевалась Хельга, когда я так в ней нуждался? Ушла с Ильей разведать обстановку.
Прошло несколько часов. В конце концов Миша вошел в гостиную и зажег лампу, потому что за окном уже стемнело. Он сказал, что Скульд заснула у него на кровати. Когда Миша начал осторожно намекать, что неплохо было бы поесть и набраться сил, в дверь постучали.
Пришел один из близких друзей Ильи, вид у него был потрясенный.
– Пойдемте скорее, пожалуйста! – взмолился он на русском.
У Людмилы вырвался по-звериному дикий стон.
– Ну что еще?! – спросила она.
– Я пойду, – предложил Миша, но я встал и попросил его остаться со Скульд и Людмилой. Все равно я не мог сидеть без дела больше ни секунды.
За другом Ильи я проследовал в общежитие, где более ценные шахтеры – со стажем или со связью в партии – проживали в комнатах по одному-двое. У одной из таких комнат сидел Илья. Он скрючился на грязном полу, прижал колени к груди и зажал ими голову. Руками он обхватил затылок.
– Свен… Мы нашли его… – Голос Ильи звучал отрывисто и приглушенно. – То есть его нашел я. Поэтому считаю себя виноватым. Я хотел напугать его. Избить. Может, даже отрезать ему яйца, если сочту нужным. Не знаю, что я думал. Я просто сгорал от злобы и послал за Хельгой…
– За Хельгой? – переспросил я. – Она там, внутри?
Илья кивнул и одновременно покачал головой.
Я протиснулся мимо него. Комната была страшной копией Светланиной – такая же планировка, такое же оконце (это открывалось), такая же низкая двуспальная кровать, такое же бюро с облупившимся лаком. Но об этой комнате никто не заботился и сделать ее домом не пытался. Все в ней было серым и бурым. Ее обитатель не слишком ценил свою жизнь. А еще комната пахла, как скотобойня. Металлический запах крови смешивался с чем-то более отвратным – с вонью кухонной ямы или канализации. Источник запаха я не видел, потому что его заслоняла Хельга. Она стояла спиной ко мне: локти плотно прижаты к туловищу, ладони подняты вверх, пальцы растопырены, как у хирурга или как у верховной жрицы, справляющей темный обряд. Кончики пальцев были черными, как сажа, и сухими, как штукатурка. На мое появление Хельга не отреагировала.
Я опасливо отошел в сторону и осмотрел место происшествия. Мужчина прислонился к каркасу кровати будто бы с удобством. Странные звуки, похожие на гуканье полярной совы, доносились из глубины его груди. Жить ему оставалось недолго. У его ног лежал нож, брошенный, свою роль уже сыгравший. Хельга вспорола ему живот сильным горизонтальным ударом. Еще она достала из печи два кусочка шпицбергенского угля и воткнула ему в глаза. Из выжженных глазниц поднимались струйки дыма, полувареная вязкая жидкость яичным белком стекала у него по лицу. Какое действие произошло раньше, ясно не было. Я сомневался, что даже Хельга в курсе.
С трудом оторвав взгляд от ужасной картины, я посмотрел на племянницу. Чувство реальности и ее актуальные проблемы стали медленно возвращаться в мое сознание. А Хельгино – нет. Она застряла в совершенно другом мире. Ее глаза зияли пустотой. Я искал в них торжество или облегчение, но не видел ничего. Я словно в пещеру заглядывал.
– Хельга! – позвал я и потряс ее за локоть.
Хельга повернулась и