таяли и работа замирала. Зато северное сияние показывало феерический спектакль. В пределах обсерватории зеленые и оранжевые полотна превращались в жутковатые движущиеся узоры, которые периодически повторялись, а сама Пирамида мерцала потусторонним светом.
Потные от праведных трудов, мы с Людмилой нагими лежали рядом, прижав ладони к животу друг друга, но не вплотную, потому что обоим требовались свободное пространство и воздух, чтобы отдышаться. Одеяла сбились нам в ноги.
Неожиданно для себя я принялся гадать, выполнил ли Миша обещание, которое дал настойчивой Скульд, – разбудил ли ее, чтобы увидеть огни. Тем вечером нянькой был он, поскольку Хельга собиралась на свидание со Светланой, которое могло затянуться допоздна. Вообще-то город давно привык к северному сиянию, но сейчас люди только о нем и говорили, потому что последние ночи были особенно красивыми. Скульд отговорок не терпела и наверняка добилась своего. Ради нее Миша был готов на все.
Людмила вздохнула, что обычно предвещало философское замечание.
– Ты знал, что в некоторых культурах зачать ребенка под северным сиянием считается признаком большой удачи?
– Неужели? – переспросил я и затаил дыхание.
– Да, например, в Японии. Разве это не прекрасно? Столько абсурдной, романтической надежды.
Несколько долгих минут я лежал молча и пытался собраться с мыслями. Стоял сентябрь – мы жили в Пирамиде почти два месяца. Неужели случилось невообразимое? Пожалуй, такое не исключалось. Такое никогда не исключалось. К своему стыду я стал вспоминать все, что знал о Людмиле. Знаний оказалось немного с учетом того, что в общей сложности я провел с ней месяцев пять-шесть. Ее возраст я представлял смутно – наверное, где-то под сорок? Да и, положа руку на сердце, мои собственные перспективы стать отцом оптимизма не вызывали. Собравшись с духом, я постарался изобразить невозмутимость.
– Это намек на то, что ты беременна? Ну или что ты собираешься забеременеть?
Тут Людмила рассмеялась – звук получился сухим и трескучим, как у разгоревшейся бересты.
– Нет, милый ты мой дурачок! – воскликнула она и смеялась до тех пор, пока мой жгучий стыд не сменился весельем: так получалось у Людмилы. От ее смеха аж водочные бутылки звенели.
Незадолго до рассвета я проснулся, потому что кто-то крепко стиснул мне ногу. В слабом свете я разглядел силуэт Ильи.
– Прости, что мешаю, – сказал он.
Я вскочил, по голосу Ильи почувствовав, что пришла беда.
– В чем дело, дружище?
– Пойдем скорее, кое-что случилось.
С холма подножия мы спустились в центр Пирамиды. Мертвенно-бледный Илья дрожал, но не говорил больше ни слова. Я остался наедине со своими мрачнейшими фантазиями.
Когда Илья жестом велел нам войти в двухэтажное здание, с баром на первом этаже и борделем на втором, я вдруг испугался, что Хельга убита. Почувствовав слабость, я прислонился к бревнам. Людмиле пришлось крепко взять меня за руку и повести через порог. Илья уже поднялся до половины лестницы. Я едва обратил внимание на нескольких русских, явно трезвых, которые с подавленным видом стояли в баре, сложив руки, как для молитвы. Две проститутки замерли у многочисленных дверей, тянувшихся вдоль коридора. Макияж у них размазался в театральные мазки, забился в носогубные складки, в морщины на шее. Они с несчастным видом смотрели в пол.
Илья прижал мне ладонь к груди. Рука у него по-прежнему тряслась совсем рядом с моим бешено бьющимся сердцем.
– Крепись, – велел Илья.
Мы вошли в крохотную комнатку, обставленную с жалкой экономией, но с явной заботой, словно ее обитательница пыталась извлечь максимум из того, что имела. С желтого абажура свисали вышитые тесемки. Самодельная занавеска с экзотическими птицами наполовину скрывала неоткрывающееся оконце. Низенькую односпальную кровать аккуратно заправили, на ней лежала Светлана. Кровь натекла из раны в шее и запеклась в длинный узкий овал, напоминающий облачко с текстом на юмористическом рисунке. Лицо у Светланы перекосилось, кулаки сжались, словно от большого волнения, но кто-то, вероятно, одна из ее товарок, закрыл ей глаза. Так возникало внешнее несоответствие – Светлана словно боролась во сне.
Желудок судорожно сжался, и я отвернулся. Казалось, меня сейчас стошнит или я упаду в обморок, только еще сильнее осквернять эту печальную опрятную комнату совершенно не хотелось. Когда я повернулся, в комнату вошла Хельга. Кто-то явно позвал ее, или она почувствовала боль сама. Она встала рядом со мной: один из нас смотрел вперед, другой назад. Целую минуту Хельга не говорила ни слова. Проститутки в коридоре словно затаили дыхание.
Наконец Хельга заговорила холодно и монотонно, как безразличный клерк в лавке.
– Кто это сделал? – спросила она.
Женщины тотчас заговорили с Ильей на быстром, почти истеричном русском. Он выслушал их, потом перевел. Очевидно, Светлана поздно вернулась со свидания с Хельгой. Вскоре обитательницы второго этажа услышали вопли пьяного русского шахтера. Он требовал, чтобы его впустили к ней в комнату. Несколько Светланиных соседок вышли в коридор и велели пьянице убираться: тем вечером Светлана не работала. Но шахтер продолжал орать, пока Светлана не открыла дверь и не попросила его замолчать, мол, он всех разбудит, он выставляет себя дураком, а наутро пожалеет об этом. На этом шахтер протолкнулся к ней в комнату и захлопнул дверь. Все услышали ор и звуки борьбы, потом Светланин испуганный крик, затем тишину. Несколько минут спустя пьяница ушел.
Кем был тот человек? Простым шахтером. Пьяным. Ревнивым. Возможно, он увидел Светлану с Хельгой и обиделся. Возможно, он любил ее на собственный извращенный манер. Никто не знал. Шахтеры живут в столь зловонной близости, но в то же время совершенно безвестно друг для друга. Пьяница мог быть кем угодно, откуда угодно.
Следующим утром мы, как могли, похоронили Светлану. На Шпицбергене могилы рыть трудно, даже в теплое время года. В основном приходится убирать в стороны бесконечные камешки, которые вечно скатываются обратно, пока яма не достигнет достаточной глубины, как правило, около полуметра. В сухом климате трупы каменеют; потом, если их выкопать, умершие полвека назад ничем не отличаются от недельных. Лисы и медведи трупы не трогают – их привлекают более лакомые отбросы.
Мы опустили Светлану в неглубокую могилу, без особых церемоний обернув ее желтым шерстяным пледом, на котором она умерла. Сверху мы насыпали камни, пока не получился курган высотой нам по колено. Грубая могила Светланы была в широкой каменистой долине примерно в полукилометре от водочной хижины Ильи.
Когда погребение закончилось, Скульд в ужасе огляделась по сторонам, словно оценивая нашу численность. Создавалось впечатление, что Светлана, пусть даже в ипостаси слабой, пустой оболочки, только что была с нами, а теперь исчезла.
– Где Светка? Где моя тетя? – спрашивала