Назаров пристально посмотрел на старика:
— Если дело стало только за оружием… Оно будет.
— Э-э, разве… — Дед осекся.
— Говори, Степан Данилыч!
Дед глубоко затянулся и продолжал:
— А что я тебе скажу, Кирилыч, казаки и охвицеры из Крыма как крысы с тонущего корабля бегут. По домам разбегаются, а Советская власть им все грехи прощает.
Полковник вскочил, свирепо глянул на него и сказал:
— Чужой ты человек, Шабалов. Сейчас трогать тебя не стану, не время, но смотри, потом не проси снисхождения.
И тут пришла Шабалову смелая мысль.
— Погодь, Кирилыч, — остановил старик полковника. — На правду грех косо глядеть. Ежели мне не веришь, любого спроси, видим мы, кто откуда возвращается. Да ты и сам проверь-ка свое войско. Знать, многих недосчитаешься, и рядовых и охвицеров. Проверь. По очереди, одну сотню, другую…
— Мрачную картину нарисовал ты мне, Степан Данилович. И говорил ты, чтобы запутать и запугать меня. Можно подумать, что ты и сам за большевиков. Но забыл ты об одном. Оружия нет у того, кто его сдал. У добрых казаков оно припрятано, а бегут случайно попавшие в наши ряды. Кстати, у тебя оружие есть или сдал?
— Стар я с оружием возиться. В добрые времена не держал.
— Значит, на тебя рассчитывать нельзя?
— Воевать не стану, а коли тебе бежать придется — приходи, не выдам, пособлю.
— И на том благодарствую.
— Эх, послушал бы ты меня, Кирилыч, а то ить казачья кровица, што мертвая водица: чем более льется, тем более жизнь губится.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
1
С Таганрогского проспекта автомобиль свернул на Большую Садовую, в сторону собора Александра Невского. Здесь было многолюдно. Люди торопились в магазины, в театры, кинематографы: ростовская богема совершала вечерний променад; по улице шныряли карманные воры, профессиональные попрошайки.
На углу Соборного переулка автомобиль свернул направо и через квартал остановился. Адъютант начальника разведывательного управления Габо Даридзе выскочил и открыл дверцу автомобиля.
— Здесь, Борис Владимирович, — сказал он и пошел впереди показать дорогу.
Возле двери Артамонов чуть задержался, одернул гимнастерку, оглядел своих спутников и только после этого позвонил. Дверь мгновенно открылась. Широко улыбаясь, он переступил порог квартиры.
— Ну, родной ты мой Павел Алексеевич, дай я тебя расцелую. — Он крепко обнял Наумова, трижды поцеловал. — Познакомь-ка меня с Татьяной Константиновной.
Таня стояла у дверей в зал со стопкой тарелок. Радостно и чуть виновато смотрела на Артамонова, о котором знала со слов Павла.
— О-о, да никакая она не Константиновна! — воскликнул Артамонов. — Танечка она. Вы разрешите вас так называть?
— Конечно, Борис Владимирович. Пожалуйста, проходите.
— Пройдем, но прежде всего познакомьтесь с товарищем Прийменко. Ваш коллега, Павел Алексеевич, из тринадцатой армии, специалист по борьбе с махновцами.
Прийменко тряхнул густым чубом и представился:
— Григорий Данилович.
— Ну, а дальнейшее знакомство продолжим потом, — сказал Артамонов, направляясь в зал.
Увидев накрытый стол, Борис Владимирович воскликнул:
— Вот кстати, а ведь у нас и причина выпить есть! — Он обнял Наумова за плечи. — Поздравляю тебя, Павел Алексеевич, с успешным выполнением ответственного и трудного задания и награждением орденом Красного Знамени!
Лицо Павла вспыхнуло.
— Благодарю вас, Борис Владимирович, — взволнованно ответил он.
Габо быстро налил рюмки.
— Та-акие красивые слова запивают только ха-аро-шим вином.
Дружно чокнулись, выпили и стали закусывать.
Когда поздравления и первые тосты поутихли, Борис Владимирович стал расспрашивать Наумова и Татьяну Константиновну о крымских знакомых.
Павел Алексеевич тепло отозвался о подпольщиках, особенно о Гаврииле Максимовиче Лобастове.
— Если бы не их помощь, — говорил он, — все было бы значительно труднее.
— Да, а где Саша Гонта? — спросил Артамонов.
— Он еще дня два побудет у родственников, потом вернется к нам. Чудесный паренек. В Севастополе он проявил себя настоящим чекистом.
Артамонов одобрительно кивнул:
— Может быть, пошлем его сначала в школу красных командиров. Подучится, закалится, а потом уж возьмем и в ЧК.
— Что ж, это совсем не лишнее — подучиться.
— Да, я, кажется, еще не говорил вам. Мой крымский «коллега» выбыл из игры…
— Ференц Карлович? Каким образом? — удивился Павел.
— Богнар бежал… Так и не пришлось мне поквитаться с ним. Вы его допекли!
— Но это ж и вы, Борис Владимирович, — улыбнулся Павел.
Артамонов рассмеялся, потом глянул на часы.
— Главное достоинство гостей — вовремя откланяться. Но нам бы хотелось, Таня, прежде побеседовать с Павлом Алексеевичем. Вы не возражаете, если мы покурим на кухне?
Таня молча кивнула. Она догадывалась: Артамонов заехал к ним не только для того, чтобы отпраздновать награду Павла, и сейчас ее вдруг охватила тревога…
— Тебе, конечно, положена неделька на устройство и так далее, — говорил Артамонов Павлу. — Но… Назаров начал высадку на Кривой косе у станицы Ново-Николаевской. — Он испытующе посмотрел в глаза Наумова. — Если ты устал, я не настаиваю.
— Что вы, Борис Владимирович. Я уже отдохнул.
— Ну, вот и хорошо. Слушай и запоминай… Григорий Данилович, вам слово… — сказал он Прийменко.
Они разговаривали долго. В конце беседы Артамонов сказал:
— Полетишь на аэроплане «хэвиленд», летчик — граф Фрэмтон Ардэн.
— Почему — граф?
— В отряде, как ты сообщил, находится осваговец Шелкович. Нами установлено, что раньше, до ранения, он работал в авиации, а значит, знает всех летчиков «алой крови». Авиация ведь — это привилегия высокопоставленных: князь Голицын, граф Стенбок-Фермер, барон Унгерн-Штенберг, егермейстер царя Шателен и прочие. Нам некого послать из своих. Да и важнее другое — перед титулованными иностранцами они ведут себя, как премудрые пескари: «жил — дрожал, помирал — дрожал»… На самом деле Фрэмтон Ардэн никакой не граф. Он прибыл в Россию в составе сорок седьмого отряда королевских военно-воздушных сил Великобритании. Под Царицыном перешел на нашу сторону. Уже выполнял для нас серьезные задания.
Павел удовлетворенно кивнул:
— Когда вылет?
— На рассвете.
Гости ушли. Таня стала собирать посуду. По ее медлительным движениям и сосредоточенному взгляду Павел понял, что она догадывается о характере его разговора с Артамоновым. Он подошел и, взяв ее за плечи, ласково сказал: