— Перестань, Щипок, языком ляскать, — оборвал его стоящий рядом Кодар. — Дай послухать, што нам скажуть.
Видно было, что сообщение Шелковича не на шутку встревожило дородного казака.
— Вот вы, господин представитель, не могли бы нам объяснить? У меня, конечно, не то чтобы много, но землица есть, и другим хозяйством бог не обидел, так, значит, у меня все это по тому закону отымуть?
— Нет, что вы. Новый земельный закон отдает землю не всему народу вообще, а передает и закрепляет ее за каждым отдельным хозяином. И эта земля становится его собственностью за незначительный выкуп, который равняется одной пятой среднего урожая, выплачиваемого в течение двадцати пяти лет.
— А-а, — удовлетворенно протянул Кодар, — так-то оно куда ни шло, крепкий хозяин — опора государству.
— Э-э, — протянул разочарованно Щипок, — землю под выкуп не каждый возьмет, а мне и думать о том заказано. Жила тонка. А как же с теми наделами, што мы теперича получили, отымать будете али как?
Шелкович громко, чтобы все слышали, повторил вопрос казака и ответил:
— Отнимают, господин казак, то, что является собственностью, а вам Советской властью земля дана не в собственность, а во временное пользование.
— Как это так — во временное? На вечное.
— А ну-ка попробуй свой клочок земли продать кому-нибудь, разрешат это сделать? Не разрешат, потому что вся земля остается собственностью государства. Скоро большевики начнут создавать коммуны, а частное землепользование будут ликвидировать. Вас это устраивает? — спросил Шелкович и сам же ответил — Нет, не устраивает. Потому что казак без земли все равно, что хата без крыши. Казак без земли — не казак.
— Хм, выходит, у нас в станице все хаты без крыши, а казаков, што у сучки сосков: раз, два — и обчелся, — пробурчал Щипок.
— Брось дурковать, — зло цыкнул Кодар.
— Што-то, Остап Силыч, у тебя голос дюже покрепчал, — ощетинился Щипок. — Пока не ослабел, беги до хаты, погуди на свою бабу, а меня не трожь. Я зараз все хочу знать.
Шелкович, не обращая внимания на перепалку казаков, продолжал говорить о сущности и значении земельного закона. Закончил он свое выступление словами Врангеля:
— Верховный, главнокомандующий войсками юга России сказал: «Я призываю на помощь мне русский народ!.. Народу — земля и воля в устроении государства. Земле — волею народа поставленный хозяин!» Этот призыв вождя российского казачества обращен к каждому из вас, дорогие братья-казаки. Я выражаю надежду, что после нашего митинга вы все по велению души вашей добровольно запишитесь в отряд особого назначения. Запись будет производиться здесь, в правлении станицы.
Возбужденный своим выступлением и тем, как здорово Шелкович расклевал земельный вопрос, Назаров вновь поверил в успех операции. «Если в Ново-Николаевской наберем хотя бы пятьсот казаков да ходоки приведут человек двести или того больше, то двинусь на Таганрог».
…После митинга Назаров прошелся по родной станице. Он не заметил, как вскоре очутился около хаты, в которой родился и жил, откуда увезли в далекий Уссурийский край. Сердце радостно и беспокойно сжалось…
Назаров подошел к калитке и остановился. Хата показалась ему неправдоподобно маленькой, приземистой, будто придавленной к земле толстой и тяжелой, почерневшей от времени, камышовой крышей. У приютившегося возле хаты турлучного сарая возилась дивчина. Она подняла охапку куранды и понесла ее к лестнице.
Назаров открыл калитку и вошел во двор.
— Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, как фамилия хозяина этого дома?
— Шабалов. Степан Данилович, мой дедушка.
«Шабалов?.. Да, это тот самый казак, о котором часто рассказывал отец. Кажется, он ездил в Америку на заработки и, вернувшись, купил у нас хату с участком земли».
На пороге показался высокий, сутулый старик. Назаров вскинул руку к козырьку:
— Здравствуйте, Степан Данилыч.
— Здоров був, Сэмэн Кирилыч. Проходь в хату.
— Благодарю. Если не возражаете, посидим на свежем воздухе. — Он показал на лежавшее у сарая бревно.
— Можно и здесь, — согласился старик.
— Закуривайте. — Назаров протянул пачку папирос «Стамболи». — Лучший сорт Крыма.
— Не-е. Лучший сорт — своей рукой терт. Крепше душу бередит, лучшие мысли ворошит. — Старик достал из кармана кисет, трубку, кресало.
Назаров сел.
— Мне вспоминается, Степан Данилович, батя рассказывал, что вы по вербовке ездили работать на американские каменно-угольные копи и вроде бы капиталец привезли…
— Не повезло мне, Кирилыч, крепко не повезло. Не успел я уйти из-под взрыва. Дюже здорово шандарахнуло меня глыбой. Думал, дубу дам. Почти что всю деньгу на лечение спустил. На последние вот дом купил.
— Ну, я вижу, хозяйство у вас исправное. Починили, подлатали, пристройку новую поставили, крыша камышом перекрыта. А как с урожаем?
— Слава богу.
— А что толку, ежели разверстали по Дону десятки тысяч пудов и пустили по хуторам и станицам карательные продотряды с обозами. Грабят казаков, на голод смертный обрекают. Что скажешь на это, Степан Данилыч?
— То так. Только всякая война голод несет. Небось три года друг друга истребляем, кровь и жисть человеческая ни во что не ставятся.
— Так ведь большевики смуту великую на Руси подняли, от них и надобно освободиться.
Он положил руку на колено старика и доверительно, будто в его словах кроется великая тайна, тихо произнес:
— Подниму я, Степан Данилыч, казаков Дона, а там кубанские курени поддержат, войска из Крыма двинутся, а с моря союзники наши прикроют. И утвердится тогда на всем Северном Кавказе казачья республика.
— То так, Кирилыч, только не получится у тебя на Дону ничего. Вот ежели ты у меня спросишь: почему? — отвечу.
— Говори, Степан Данилыч, говори, не бойся.
Дед попыхтел трубкой и наконец сказал:
— На станичников, Кирилыч, не надейся. Видел, какие они были на майдане? У казака ведь так: душа горит — казак кричит. А на майдане не дюже глотки драли. Душа у них мертвая к вашему делу. Силы в вас не почуяли. А по станице слух идет, будто в Северную Таврию со всей России идут и идут эшелоны войск. Это же тут, под боком. Вот и думают казаки, куда коня ставить — под седло или в плуг. Да и оружие по всему Дону отобрали, нет ноне у казаков оружия, а ты им дать ничего не имеешь. Как же ты их в бой поведешь? Вон приехал с Кубани мой сват, говорит, собрал генерал Фостиков пятитысячное войско, наименовал его «Армией возрождения России», а воевать-то нечем.
Назаров пристально посмотрел на старика:
— Если дело стало только за оружием… Оно будет.