– Куда? – Даша встает с колен, с трудом удерживаясь на затекших ногах.
– Домой иди, не шляйся. Боярской дочери шляться нечего!
– Я не боярская, – бормочет Даша, не зная, куда деться от пронзительного взгляда юродивой. Та все еще держит ее за плечо, будто опасаясь, что Даша сбежит. – Я милостыню прошу.
– А нынче многие бояре просят! – возражает та и смеется заливистым, безумным смехом. – У нас, бедных, просят, их за нами по пятам носит, у нас хлеб отбивают, нас, нищих, со свету сживают!
Даша молча отводит глаза – юродивая попала в точку. Девушка с детства приучена бояться и уважать этих людей, живущих мирским подаянием и говорящих правду в лицо всем, не различая богатства и положения. Им и священники не нужны – они говорят с Господом без посредников, напрямик, и хотя юродивые беднее любого последнего нищего, потому что часто и подаяния не собирают, и неизвестно чем живы, их почти все боятся и никогда не обижают – даже последние злодеи с волчьими сердцами.
– Не за милостыней ты в слободу притащилась, девка, а за женихом! – резко оборвав смех, говорит Арина. Ее безумные глаза смотрят прямо и серьезно, так что у Даши замирает сердце. Ей чудится, что юродивая вот-вот скажет что-то важное, и девушка боится дышать. – Все-то у тебя есть – и казна богатимая, и красное дитятко под сердцем, нету только отца-матери, чтобы выдать, да жениха, чтобы взять, да грех честью покрыть.
– У меня нету ничего, – начинает было Даша, но юродивая останавливает ее повелительным жестом. Она хмурится, и скашивает глаза, будто прислушиваясь к чему-то. Даша тоже прислушивается, затаив дыхание, но в соборе тихо. Настал глухой, пустой час между заутреней и обедней, и тишину нарушает лишь потрескивание сгорающих свечей, да шум дождя на паперти. Стоит Даше подумать о том, что отсюда надо уйти, снова окунуться в холод и грязь, как у нее начинают постукивать зубы. Арина же, босая, одетая лишь в рваную сорочку, как будто нечувствительна к холоду. От ее крепкого, налитого жизненной силой тела так и пышет огнем, и Дашу невольно тянет к юродивой, как к большой, жарко истопленной печке.
– Ничего не слышишь, девка? – спрашивает она наконец.
– Ничего, – шепотом отвечает Даша, затравленно озираясь.
– Знать, некрепко любишь, коли не слышишь. Я вот слышу – ходит-бродит по земле твой жених, тук-тук-тук – каблучками постукивает, сапожнишками поскрипывает, плеточкой посвистывает – тебя выглядывает!
– Неуж?!
Перед Дашей, как наяву, встает молодой Постников, синеглазый царский рында, попавший в опалу заедино с Басмановыми. Даша знает о нем только, что его взяли, да еще, что матушка не прочь была отдать ее за него… Где все это ныне? Все в прошлом, и вспоминать нечего. Случись чудо, найди она свое приданое, окажись Постников жив и не в заточении, посватайся он к ней… Даша отказала бы – иначе на свадебном пиру поднесли бы ее названому отцу дырявый кубок. Такого позора ей не вынести, даром, что вынесено уже много.
– Чего встрепенулася? – будто угадывает ее мысли юродивая. – За тебя еще не сватались! А вот что – коли я тебе жениха высватаю – пойдешь?
– Кто меня возьмет… – смущенно бормочет Даша.
– А возьмет тебя либо князь кудрявый, либо кат кровавый! Быть тебе либо под венцом, либо под секирою – одного из двух не минуешь, – пугает ее Арина, неизвестно почему начиная смеяться. Она даже приплясывает на месте, и ржавая цепь звенит, подпрыгивая, на ее огромном животе. Она тянет Дашу к выходу из собора, на паперть, поливаемую дождем. У дверей уже теснятся нищие, спрятавшиеся от непогоды, а юродивая тащит свою подопечную в самую грязь и одним толчком бросает в лужу, на колени.
– Молись крепче, и оборони тебя Боже встать! – предупреждает она, грузно опускаясь рядом. Даша и не собирается вставать – чужая воля так ее парализовала, что она безропотно стала бы коленями и на раскаленные угли. Даша начинает молиться, и удивительно – молитва дается ей легко, несмотря на жар и озноб, попеременно охватывающие ее, головокружение и ломоту в костях. Рядом громко молится Арина – со своей диковинной, уже известной Даше повадкой. Она то вскакивает, раскинув руки и подставив проливному дождю живот, то падает ничком, поднимая из лужи жирные брызги грязи, то начинает громко распевать «Свете тихий», совершенно не замечая торопящихся в собор опричников, при одном взгляде на которых Даше хочется с головой нырнуть в лужу. Арина молится все усерднее, вокруг уже собрались зрители, гадающие, что вызвало такой экстаз у юродивой и кто такова молодая бледная нищенка рядом с ней. Наконец один из высших опричных чинов, хорошо знающих Арину, обращается к ней с вопросом, не надобно ли ей чего? Арина перестает петь и громко отвечает, указывая на Дашу:
– Как не надобно, коли вот – бедная невеста, нечем замуж выдать!
– С каких это пор ты девок замуж выдаешь? – смеется тот и достает из кошеля, привязанного у пояса, горсть монет. – Им и смотреть-то на тебя опасно – не ровен час, сами с прибылью окажутся! Ну да на, держи, сватьюшка!
Монеты летят в грязь, сопровождаемые веселым смехом зрителей, оценивших сальную шутку. Арина тоже смеется – простодушно и весело, ничуть не обиженная ни словами опричника, ни его способом творить милостыню.
– Куды, куды мне эстолько денег, князюшка! – ласково говорит она, поводя безумными белыми глазами, при стихающем смехе окружающих. Монет Арина не поднимает, а это настолько дурной знак, что опричник меняется в лице. – Такой казны не поднять, не вынести, за всю жизнь не проесть, не пропить – разве в бочках ее солить? Гляди, самому еще не пригодилась бы – не все-то быть красным дням, дождешься и черной ночки!
После последних ее слов наступает зловещая тишина. Даша замирает, ожидая удара плетью или саблей, но никто не шевелится – всех будто сковало льдом. Слышен только тихий, довольный смех Арины, где-то далеко – ржание лошади да первый, густой удар колокола к обедне. И вдруг Даша узнает эту страшную тишину, могущую означать лишь одно – появление царя. Она поднимает глаза и видит прямо перед собой забрызганную грязью черную рясу. Таких же ряс, из такого же грубого полотна, вокруг десятки, но эта чем-то отличается от них. Это от нее исходит мертвая тишина, задушившая все звуки на паперти. Только высоко в осеннем мглистом небе бросает мерные удары колокол, зовущий к обедне братьев-опричников, да кричат вспугнутые звоном вороны, тучами кружащиеся над слободой в дни больших казней.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});