Читать интересную книгу Ночь после выпуска (сборник) - Владимир Тендряков

– Я инспектор уголовного розыска Сулимов, а вы кто? – спросил он чеканно. За начальственной строгостью пряталась молодая простодушная задиристость.

– Я учитель Памятнов Аркадий Кириллович.

– И что вы здесь делаете?

– Пока ничего. Только переживаю.

– Гм…

Инспектор Сулимов оживленно ощупывал блестящими смородиновыми глазками, явно оценивал столь неуместного возле преступления пожилого, представительного учителя с внушительным, иссеченным крупными складчатыми морщинами лицом.

– Это мой ученик… – выдавил Аркадий Кириллович.

– Вы здесь живете? Как вы сюда попали раньше нас?

– Здесь живет еще одна моя ученица. Она вызвала меня по телефону.

– И часто вас так… среди ночи?

– Впервые.

– Все-таки что же вы намереваетесь тут делать?

– Вот собирался встретиться с ним. И не успел.

– С преступником?

– Он для вас преступник, для меня – ученик.

– Надеетесь чем-то ему помочь?

– А вы считаете, что он не нуждается в помощи?

– Нет, не считаю.

– Ну так если кто-то и сможет помочь ему, то, думается, только я. Его матери самой, наверное, нужна помощь.

– Однако вы самонадеянны. Уж не думаете ли, что способны снять с него вину?

– Его виной займетесь вы. Я – им самим.

– Что это значит?

– Это значит, что он не случайно сорвался на столь ужасный поступок – заставило что-то страшное. И нетрудно представить, в каком состоянии он теперь находится. Кто-то должен понять его, кто-то, кому он может довериться. А мне он всегда доверял.

Сулимов задумался, отвел в сторону взгляд. Из комнаты, где лежал убитый, доносились озабоченные голоса, там уже действовали его помощники.

– А он нормален? – осторожный вопрос.

– Вполне.

– Тем хуже, – нахмурился Сулимов.

– Так вы разрешите мне сейчас поговорить с ним? – попросил Аркадий Кириллович.

– Аркадий Кириллович!.. – торжественно уставился прямо в глаза Сулимов, всем своим видом показывая, что не упустил из разговора ни одного слова, даже имя-отчество с лета запомнил. – Аркадий Кириллович, не лучше ли нам поговорить с ним вместе? Вы нам поможете что-то открыть, мы – вам.

– Я даже не уверен, товарищ Сулимов, что он распахнется и передо мной одним, а уж при вас, скорей всего, совсем замкнется.

– Я не могу допустить вас к нему, пока сам не допросил. Вообще до окончания следствия свидания не разрешены.

Аркадий Кириллович надолго подавленно замолчал, Сулимов пытливо косил на него острым глазом, наконец заговорил:

– Ему же будет легче, если первый допрос пройдет в присутствии учителя, которому привык верить. На меня он невольно станет глядеть – враг перед ним, и беспощадный. А если окажетесь рядом вы, значит, поймет – имеет дело не с врагами. Не лишайте его поддержки.

Аркадий Кириллович помедлил, навесив брови, деревенея тяжелыми складками, неуверенно согласился:

– Что ж… Выбора у меня нет. Пусть будет так. Мне прикажете ждать?.. И долго?..

Появился озабоченный офицер милиции, хмуро доложил Сулимову:

– Наповал… А ружья вот нигде не найдем.

– Не думаю, что долго, – ответил Сулимов Аркадию Кирилловичу. – Дело, по всему видать, ясное, петельки распутывать не придется… Пошли, Тищенко.

Аркадий Кириллович снова остался один в кухне.

За стеной часы, висящие над убитым, хрипло пробили четыре раза – мрачный благовест.

8

Сулимов, однако, исчез надолго.

Вокруг шла непонятная толкотня. Появлялись и исчезали новые люди – некто, увешанный фотоаппаратами; растерянная и перепуганная пара: женщина в рабочем ватнике и небритый мужчина в коробом сидевшей кожимитовой куртке (должно быть, дворники); санитары в белых халатах о чем-то шумно заспорили с милицией, оставили после себя в прихожей громоздкие носилки. Мелькание людей, хлопанье дверей, душно и жарко, а перед глазами – под яростной люстрой рослый детина, прилипший соломенной головой к черной луже…

Все дико, чуждо, все нереально – не верится, что за окном в сырой тьме стоит знакомый город, что через несколько часов для всех начнется обычный день, люди проснутся, сядут завтракать, побегут на работу. Кошмарный сон…

Самым невнятным из всего, вызывающим сосущую тревогу был недавний разговор с Василием Петровичем Потехиным. Теперь, на досуге, Аркадий Кириллович с подозрительной придирчивостью перебирал все, что случилось прежде между ними.

А случилось в общем-то самое обычное. Однажды в школе после родительского собрания Потехин подошел к Аркадию Кирилловичу, глядя кроличьими глазами, стал рассказывать: работает в самом крупном СМУ города, руководит там газовым хозяйством, укладывает газовые трубы, когда дома уже стоят, а дворы и подъездные пути залиты асфальтом, пробивает через этажи дымоходы, когда стены оштукатурены, покрашены, полы покрыты паркетом, рабочие постоянно простаивают, чтоб их задобрить, приходится приписывать им взятую с потолка работу – словом, на стройке разнузданный шабаш, обходящийся государству во многие сотни тысяч рублей. Василий Потехин просил совета. Какой мог дать еще совет Аркадий Кириллович – терпи, участвуй и дальше в расхитительстве? Да, он настроил Василия Петровича, да, помог ему связаться и с обкомом, и с городскими курирующими организациями…

То ли Василий Петрович Потехин оказался жидок для крупной войны, то ли слишком могущественным был его противник – некий Гордин, ворочавший СМУ, но волна прошла, поднятая шумиха утихла, и Василий Потехин оказался не у дел.

Он и потом жаловался Аркадию Кирилловичу, строил перед ним планы возмездия – Гордин, баснословный растратчик, Гордин, бесстыдный очковтиратель, Гордин, мастер всучивать взятки и крутить интриги, Гордин должен быть упрятан в тюрьму, на меньшее Василий Петрович не соглашался. Но очень скоро смирился, притих и уже не встречался с Аркадием Кирилловичем. Эпопея забылась, у Аркадия Кирилловича хватало своих забот.

И вот сейчас Потехин снова вспомнил… Можно, пожалуй, как-то объяснить его обиду на советчика – на лихое толкнул! Но чем объяснить его признание – Гордин прав?..

Далекий Гордин вдруг странным образом связался с непоправимым поступком близкого Коли Корякина. В другое бы время Аркадий Кириллович отмахнулся: какая там связь – воспаленный бред! Но в эту ночь все странно, все чудовищно неправдоподобно, ничего не понятно, приходится с придирчивостью вглядываться и в то, что кажется бредовым.

Уже не раз из комнаты покойника раздавался сиплый бой часов, всегда пугающе неожиданный, заставляющий вздрагивать, а Сулимов не появлялся.

9

Он вошел в кухню, но не один, за ним ввалилась рослая старуха в подпоясанном пузырящемся пальто, тепло укутанная платком. Позади старухи маячила милицейская фуражка.

– Не проси лучше, бабушка, – терпеливо убеждал старуху Сулимов. – Не для глаз матери картинка.

За время отсутствия он, видать, бурно действовал – плащ скинут, кепочка сбита на затылок, лицо запаренное, не утратившее энергичности, в щеголеватом, полуспортивного покроя костюме некая разлаженность, и галстук сполз в сторону, и сорочка под ним расстегнута на одну пуговицу.

– Я, милый, к страшному-то привыкла, – обрезала сурово старуха. – Не жалей меня.

– К такому не привыкают, мать. И потом, там сейчас работа…

– А я не уйду, покуда его не увижу. Сын же он мне, сын родной, бесчувственные вы!

– Что ж, жди. Будут выносить – позовем.

– На улицу не пойду. Здесь останусь. Не молоденькая, чтоб на ногах…

– Усадите ее где-нибудь, – распорядился Сулимов.

Милиционер, маячивший за спиной старухи, выступил вперед, бережно взял за локоть:

– Я тебе, бабка, стульчик вынесу, у дверей подежуришь. А здесь не положено. Никак!

– Ну все. Ради бога простите, – обратился Сулимов к Аркадию Кирилловичу. – Сейчас мы поедем в управление.

За стеной вдруг раздался вой, хриплый, нечленораздельный, удушливый. Сулимов дернулся с места, но выскочить не успел – в дверях вырос смущенный Тищенко:

– Старуха эта вырвалась, перехватить не успели. Откуда только и резвость взялась.

– Голо-овуш-ка-а горька-ая-а! Жи-ызнь моя-а распрокля-а-та-ая-а! – Хриплый вой обрел членораздельность.

– Упала на труп, вцепилась – не отдерешь! – Тищенко крутанул фуражкой. – Ага! Подняли… Ишь ты, на ногах не стоит, на ручках неси… Посадите на лестнице, пусть поостынет.

У Сулимова ощетинились усики, блеснули под ними мелкие зубы:

– Тищенко! Ты чем думаешь? Мать убитого сына увидела!.. Сюда ее! И повежливей!

– Будет вам морока – нанянчитесь! – проворчал Тищенко, однако поспешно скрылся.

– Го-о-оспо-оди-и! За что невзлюбил?! Прежде дал бы мне-е помереть! На старости-то лет ви-идеть такое!..

Старуха вместе с сопровождающими втиснулась в кухню. Платок сполз у нее с головы, открыл седые неопрятные космы, изрубленное морщинами лицо слепо, открыт только провально-черный, без зубов рот. На минуту в кухне стало до духоты тесно.