С. Хрущёва, понятно, знали. Оттого и решили, что футболист
изначально виновен. И ежели так — зачем аккуратно, законно вести следствие? К чему докапываться до истины, сомневаться, задумываться? Исход ясен. Плетью обуха не перешибёшь.
Поэтому неплохие вроде бы профессионалы фактически махнули рукой на рабочий процесс. А. В. Сухомлинов в книге «Эдуард Стрельцов. Трагедия великого футболиста» свидетельствует, что дело летом 58-го никто не читал и не изучал, и при этом 7 июля оно было передано в Московский областной суд с нарушением всех правил. Обратимся к примерам, которые приводит Андрей Викторович:
«Протокол допроса Огонькова подшит в дело таким образом, что после четвёртого листа следует шестой, потом — пятый, а в протоколе допроса Стрельцова седьмой лист подшит не той стороной.
Протокол дополнительного допроса обвиняемого Стрельцова подшит в дело впереди основного. Это что? Читали дело? В дело вшиты таблицы, на которых изображены потерпевшая и Стрельцов со следами телесных повреждений, но такого следственного действия никем не проводилось, фототаблицы никем не подписаны.
Копии протоколов обысков и выемок никому не вручались, вещественные доказательства в присутствии понятых при их изъятии не упаковывались и не опечатывались».
Это, скажут, не очень существенно? Однако у заслуженного юриста России повествование идёт по нарастающей:
«Неясно, как появились образцы слюны и крови Стрельцова на биологической экспертизе, протокол изъятия образцов для сравнительного исследования отсутствует, а в акте экспертизы указано, что их принёс в портфеле (?!) следователь Маркво (так. — В. Г.) из Бутырской тюрьмы, а как их там получали и хранили, остаётся только догадываться... Практически ни в одном протоколе проведения следственных действий не указано время их проведения. Дело дошло до того, что показания протоколировались карандашом на каких-то нестандартных листках и обрывках, как будто следствие велось не в Москве, а в Тайшетском лагере или в двадцатых годах, когда с канцтоварами была “напряжёнка”».
Полное, конечно, безобразие. А уж портфель «следователя Маркво» должен, мне думается, войти в историю криминалистики отдельным примером. Ко всему вышесказанному, и заявление Лебедевой, с которого и закрутилась история, нигде не зарегистрировано. И об ответственности за дачу ложных показаний ни она, ни её мать при подаче того заявления документально не были предупреждены. Это уж потом, когда Марианна собралась «прощать», ей внушительно объяснили последствия такого шага.
О том, как «тонко переиграли» непосредственно Стрельцова, уже упоминалось ранее. А. П. Нилин, видимо, прав, когда говорит о «детской», «обиженной» реакции Стрельцова на происходившее с ним. Что ж, если бросили, уехали в Швецию без него, — ладно, судите. Всё подпишу, всё признаю. Налицо апатия, депрессия. Но дело ещё и в том, что ситуация совершенно непривычна для него. Безусловно, всю жизнь он нуждался в верном друге, который всегда выслушает, поможет. Но в то же время и от одиночества не страдал. Рядом находились люди, готовые прийти на помощь, выручить. И вдруг — полная пустота, немота вокруг.
А напротив те, кто хладнокровно ведёт тебя на каторгу, желая всего лишь побыстрее завершить «дельце» опального футболиста. И он признаёт всё, соглашается привести подробности, не ищет себе оправдания. Про Марианну — ни одного плохого слова. Тему Караханова, за которую надо бы цепляться, которая, казалось бы, способна спасти, вытянуть из приближающейся пропасти, — тоже не поднимает.
На мой взгляд, здесь не только о депрессии нужно говорить. Потому что в таких, «пограничных» ситуациях проявляется суть человека. И опрокинутый, обыгранный, униженный на радость врагам Стрельцов поднимается до высокого спокойствия настоящего мужчины, далёкого от нытья, хныканья, причитаний, завываний, которыми частенько по-хитрому подставляются другой или другая. При этом он, выросший в подмосковно-московских дворах, замечательно сознавал, что такое российская «зона».
И ещё: отвечая на разнообразные вопросы по делу «25 мая», Эдуард твёрдо отказывается обсуждать свои отношения с Аллой Деменко. И их общую семейную жизнь с участием Софьи Фроловны. Дело внутреннее, интимное. Не надо лезть грязными руками. Да и чистыми — не стоит.
Всё же дела семейные — одной той семье понятны. С другой стороны, мать всегда останется матерью. Это я к тому, что Софью Фроловну в ходе этого безнадёжного, с заранее предрешённым приговором дела упомянутые судейско-прокурорские работники начнут побаиваться (как сообщает А. П. Нилин). Это кого, простите? Полуграмотную женщину, которая мучилась и астмой, и сердечными болезнями и вообще являлась инвалидом? А ведь у тех испугавшихся в какой-то момент сытых граждан — власть, мундиры, охрана, кабинеты. Но вот страшно стало, когда немолодая, простоватая стрельцовская мама сражалась за сына с отвагой тигрицы. Конечно, шансов отстоять своего Эдика у неё не было. Однако моральную победу она, бросившая вызов целой системе, на мой взгляд, одержала. Заслужив наше безусловное уважение.
Что же касается ещё одного заметного участника тех драматических событий, то его не все мемуаристы и исследователи вспоминают добрым словом. Разговор пойдёт о защитнике подсудимого Стрельцова. Надо признать, Э. Г. Максимовский и А. В. Сухомлинов относятся к адвокату в этом деле по-разному. Но в одном позиции двух юристов совпадают: защитник у Эдуарда появляется слишком поздно. 15 июля, за неделю до суда. Конечно, 20 лет назад и о таком думать боялись, однако сами сообразите: как за семь дней одолеть многотомное дело? Нужно же не просто его прочитать, но выработать согласованную с подзащитным тактику, поработать с приглашёнными именно адвокатом свидетелями, прикинуть, что предпримет обвинение.
У А. В. Сухомлинова сцена знакомства адвоката и подсудимого 15-го числа описывается так:
« — Мидовский Сергей Александрович из Московской коллегии адвокатов, — представился пожилой мужчина. — Со мной заключили соглашение на вашу защиту. Я вас буду защищать. Не возражаете?
— А кто заключил?
— Ну, допустим, твои родственники — и после паузы — скорее всего друзья, — пояснил адвокат, умело переходя на “ты”. — Ордер уже оплачен, так что не волнуйся.
“Опять Коля”, — догадался Эдик, вспомнив разговор в КПЗ».
Автор книги, как видим, твёрдо верит в могущество Николая Загорского, который и из заключения непринуждённо добирается до Московской коллегии адвокатов. Впрочем, ордер на защиту и впрямь оплачивать было некому. Татушин с Огоньковым сами завязли, у Софьи Фроловны отродясь подобных денег не водилось, а завод ЗИЛ отказался от всяческой помощи. И то, что Мидовский ходил в партком к Фатееву, и в завком к Платову, и в команду мастеров «Торпедо» к начальнику команды Ястребову, — не подлежит, на мой взгляд, сомнению. И их отказ даже в характеристике (!) также вполне понятен. Люди испугались: пахнуло прежним, едва забытым. Поэтому ничего не остаётся, как поверить в силу и благородство