дошло до того, что отец даже разрешил мне теперь читать все, что я захочу.
— И Мопассана? И Куприна? И Золя? И Бальзака? — не веря своим ушам, спросил я отца. Он, как взрослый взрослому, подтвердил свое разрешение неторопливым кивком головы.
И я с жаром набросился на ранее недоступные для меня книги.
Должен вам сказать, что большинство художников пера, как оказалось, не согласно с утверждением моей бабушки. Все чаще и чаще замелькали на страницах книг с большим вкусом и тщательностью описанные картины молниеносно поражающей любви…
Село, в котором мы жили, отличалось удивительным постоянством населения: все знали друг друга сызмальства, первым взглядом мы обменивались, гоняясь за кошками, или выглядывая из-за юбки мамы при первом посещении детского сада.
И вот я окончил десятилетку и попал в большой город. Потекли напряженные дни институтских занятий. Прошли осень и зима. Наступила весна.
Хороши в эти дни вечера в Ташкенте! В особенности мне нравится поездка в трамвае по зеленым улицам, заполненным жизнерадостным людским потоком. В один из таких весенних воскресных вечеров я сел в первый попавшийся трамвайный загон, чтобы окунуться в людское море и отдохнуть от дневной зубрежки.
Не успел я окинуть взором обитателей вагона, как… Сердце мое забилось сладко, душа наполнилась чем-то далеким от институтских конспектов. Тысяча мелодий распирали грудь. В противоположном конце вагона стояла, держась за поручни, девушка в легком васильковом платье, блондинка с голубыми глазами и слегка вздернутым носиком. Двух таких в мире не могло быть! Я готов был немедленно съесть пуд соли, чтобы только приблизить решающие сроки судьбы!
Девушка посмотрела на золотые часики, браслет которых окаймлял ее загорелую руку, и двинулась к выходу.
Я хотел заговорить с нею, рассказать о себе, о своих чувствах, о мнении бабушки по поводу любви, но только выпалил:
— Эх, бабушка!
На остановке девушка быстро сошла, бросив, как мне показалось, выразительный взгляд. Разве мог я раздумывать? О Мопассан, Золя, Бальзак!
Несколько кварталов я мчался следом, а она все прибавляла шагу. И вот мне на помощь пришел милиционер. Видимо, девушка плохо ориентировалась в городе и решила осведомиться у милиционера, как попасть в парк. А там объяснение, признание, любовь!
Девушка что-то сказала постовому. Он повернул голову в мою сторону, затем стремительно подошел ко мне, взял под козырек, как полагается.
— Гражданин! Ваши документы.
Это была неожиданная, для меня развязка, коварно подготовленная девушкой и старательно исполненная милиционером.
А девушка, пугливо озираясь, навсегда скрылась в толпе прохожих.
В отделении милиции постовой доложил дежурному:
— Подозрительный.
Безупречные характеристики месткома и коменданта общежития сделали свое дело. Работники милиции вежливо простились со мной, пожелав успеха в предстоящих экзаменах по сопромату.
Все мои попытки объясниться не привели ни к чему: комсомольская организация, профсоюз, товарищи из милиции, как и девушка-незнакомка, не разделяли моего мнения о любви с первого взгляда.
Да и у меня, пожалуй, теперь изменился взгляд на этот вопрос.
Милая бабушка! Прими мое искреннее поздравление в связи с твоей блестящей победой над классиками мировой литературы.
3. Взятка
Дать или не дать? — так вопрос и не ставился. Безусловно, дать, но как? С боку на бок всю ночь ворочался Спиридон Иваныч, перебирая в голове все возможные варианты исхода дела.
Когда он лег с вечера на правый бок, смежил глаза и начал дремать, на него нахлынул какой-то муторный сон с оргвыводами. Его обсуждали на профсоюзном собрании. Председатель месткома, увеличенный в гневе своем в тысячу раз, приблизив негодующие глаза-фары к жалкой фигуре Спиридона Иваныча, гаркнул: «Тридцать лет в профсоюзе и взятки даешь?! Жертва пережитка!». Затем все члены профсоюза слились в одно огненное пятно негодования, от которого Спиридон Иваныч начал неумолимо таять… Проснулся. Отдышался. Лег на левый бок.
И тут же Спиридона Иваныча снова охватил мучительный кошмар. Идет допрос. Прокурор спрашивает, Спиридон Иваныч отвечает. «Фамилия?» — «Неделькин». — «Год рождения?» — «1905». — «Семья?» — «Жена, четверо детей». — «Зачем взятку давали??!!» Посмотрел Неделькин, а кругом видимо-невидимо милиции, и у каждого во рту свисток. Хотел Спиридон Иваныч ответить прокурору, но раздался такой оглушительный свист, что начал он на этом свисте подниматься куда-то вверх, за облака… Проснулся. Отдышался. Лег на спину.
И пригрезился Неделькину положительный сон без единого конфликта. Светит солнышко. Поют птички. Благоухают цветы. Ему, Спиридону Иванычу, навстречу идет начальник, ведающий жильем. Спокойно берет деньги. И такая могучая улыбка озаряет лицо начальника, что на этой улыбке Неделькин вместе с женой и с четырьмя детьми, как на ковре-самолете, въезжает в новую квартиру. На улыбке — в квартиру. «Располагайтесь, — говорит начальник, — сейчас посмотрим мусоропровод…»
И этот положительный сон без конфликтов так успокоил Неделькина, что утром он решил прекратить бесповоротно внутреннюю борьбу, выпил на всякий случай брома с валерьянкой и, бросив жене на ходу решительное «Пошел!», направился к город. По пороге, в трамвае, еще раз проверил деньги в конверте: ровно десять сторублевок, пробежал заявление: написано со слезой. А вот коленки, когда подходил к учреждению, коленки почему-то подкашивались. Пока взобрался на второй этаж, сердце задребезжало часто и неровно. В приемной Неделькина встретила девушка, подобранная в секретарши в соответствии со всеми требованиями стандарта.
— Сегодня нет приема, — рыбьим голосом предупредила она.
— У меня… дело особое, — таинственно произнес Спиридон Иваныч, да так таинственно, что секретарша тут же спасовала и вежливо показала на дверь начальника.
Неделькин взялся за ручку, но мысль «это произойдет сейчас» оттолкнула его обратно, и он умоляюще спросил девушку:
— А может, я как-нибудь… в другой раз.
— Зачем же? Заходите, если дело особое, товарищ.
Она так ласково сказала «товарищ», что Неделькин, не задумываясь, самоотверженно взялся за ручку и одним духом открыл дверь. В глубине кабинета за столом сидел немолодой человек в очках и перебирал бумаги. Когда Спиридон Иваныч приблизился к нему, он, не отрываясь, промолвил:
— Как вы смотрите насчет чайку, Элиз? Крепкого, сладкого, горячего…
Неделькин кашлянул, стараясь придать своему кашлю самый мужской характер, и этим обозлил начальника. Он поднял голову, окинул недовольным взглядом посетителя и казенным голосом спросил:
— Грамотный?!
— Среднее образование, — робко ответил Неделькин.
— Табличку на дверях читали?
— Да у меня… особое дельце. — Спиридон Иваныч робко вынул из кармана руку и положил конверт на стол.
— Я сегодня не принимаю! — сказал решительно начальник.
— А когда вы… примете? — не понял начальника Неделькин и кивнул на конверт, из которого виднелись новенькие сторублевки. Лицо Спиридона Иваныча так исказилось, что по желанию на нем можно было найти любые эмоции: страдание, насмешку, отвагу, оторопь, готовность к решительным действиям. Начальник выбрал