весть подавали.
– Здорово они поработали! – сказал один голос, – молодцы! Проклятая вьюга, конечно, замела их следы, а тут еще ночь, ни зги не видать… Однако куда ж они могут деться? Если и на небо заберутся, мы их и оттуда спустим. Ну, поехали дальше, в этой пустыне им оставаться нечего…
– Чьим-то глазам завтра либо смеяться, либо плакать. Чем еще я могу доказать сардару свою ловкость? Нет, надо взять их живьем. Отведу к нему и подарю… – говорил другой голос.
– Нет, брат, что возьмем, то все пополам. А сумеем взять Агаси живьем, так свяжем по рукам и ногам и погоним впереди коня или сбоку привяжем, да так его и приведем, – он достоин этой чести, он храбрый мужчина. А остальных, коль даже и убьем, беда не велика…
– Мужчина!.. А эта шашка на что? – Узнает он мужество, с помощью божией. Попадись он мне только в руки, объявись только, покажу я ему его храбрость!
– Да замолчи ты, Махмед, – знаем мы, что ты за птица. Его и лев не одолеет. Да таких, как мы с тобой, он по двадцать, по тридцать человек, случалось, гнал впереди себя и приканчивал. Сделай дело, а потом хвастай. На охоту идешь, а попусту брешешь.
При этих словах сердце у наших ребят на десять пядей вверх подскочило.
– Шашки, ружья – наготове держи! – сказал еще один неверный. – Проклятие сатане, они, может быть, как раз за этими камнями и притаились. Услышат – нагрянут, пальцем не успеешь пошевельнуть. Это ведь Апаран… Такой лез, как Агаси, один с двадцатью всадниками в таком месте справится – и поминай как звали!
– Да будет тебе: поменьше этого поганца хвали, армянина неверного, – живьем он нас проглотит, что ли? Важное дело – армянин, откуда ему и силу-то такую взять? Не умереть бы – его повидать. Увидите, в какого он цыпленка передо мной превратится…
Едва он это сказал, кто-то закричал с другой стороны:
– Эй, вы, эй! Станем-ка от церкви подальше, оно лучше будет. Говорят, когда-то один хан хотел разрушить ее, но как только приблизился, из церкви выступили всадники – красные, зеленые, да так их было много, что заняли они и горы и ущелья, войско ханово перебили, в бегство обратили, а сами вернулись на свое место – и исчезли.
В этой церкви, сказывают, погребены мощи Могнинского святого, а вы сами знаете: с этим полоумным святым не потягаешься, – шея сворачивается и лицо задом наперед обертывается. Тысячу раз я сам видал. Что армяне, что мусульмане, что назареи – все его рабы.
– От слов твоих попахивает армянским духом. Машади, постыдился бы хоть своей длинной бороды, и зачем ты ее носишь, хной красишь? Разве не мужская папаха у тебя на голове? Послушай, ну много ли значит армянин, равно и святой его – что он значит? Уйми язык, папахи-то своей постыдись! А то я сегодня же ночью тебе назло в ней шашлык приготовлю и съем, вот лошадь привяжу да и нагажу в твою папаху – не будь я человек! Я уж лучше этой бороды носить не стану. Сколько я своими руками церквей таких поразрушил. Сколько вот этим самым пальцем глаз у святых повыковыривал, а ты мне будешь сказки рассказывать! Накажи тебя Кааба, и зачем ты еще намаз совершаешь при таком сердце! Гони, гони коня-то, уж поделюсь шашлыком, половину отдам – ешь!
Не успел он этого сказать, как раздался возглас: «Святой Саркис, помоги!» – и затрещали ружья.
– Ребята, голубчики, – не мешай! У них головы, у нас шашки, – для какого же еще случая они у нас на боку звенят? – крикнул великан Каро, – вот уж у троих голова скатилась, святому их проклятье!
– А я двоих шашкой прикончил, не робей! – крикнул с другой стороны Вато.
– И я двоих убил, да вон еще голова у меня под ногами, – сказал Вани.
– Ребята, – бегут! Садись на коней, – пропади они пропадом! Привыкли на селе куриные головы срезать, разгуливать, пить армянскую кровь – да разорится их дом! Ребята, вперед! Благодаренье святому Саркису, – за нами поле!
Сказали и, словно драконы, ринулись нагонять разбойников. Где кого настигли, там и зарубили.
Утесы и горы очам их светили, силу их рукам придавали. Словно воскресли великие полководцы армянские и ободряли их. Так преследовали они врагов и крошили.
Но, увы, видно, кровью глаза у них были застланы: они мчались и не подумали, что же станется теперь с Агаси. Вот он зовет товарищей – их нет, стонет, – никто не слышит, не отзывается!
Когда вдруг затрещали ружья, душа его будто на свое место вернулась. Он вскочил, вспрыгнул на коня и погнал его, как безумный, сам не зная куда. Одного хватил он шашкой по черепу, но шашка переломилась, раскроив и голову надвое. Пока он старался высвободить шашку или хоть достать кинжал, вокруг шеи его обвилась веревка. Он гнал коня вперед – напрасно! Наконец конь выскочил из-под него. Агаси упал на землю, – и четверо огромных мужчин набросились на него.
Собаку его давно хотели убить, чтоб она не залаяла. Но собака – о преданное, верное животное! – собака, увидев, что она уже не может быть на пользу хозяину, погналась за ускакавшими.
Агаси связали руки, в рот набили хлопку, туго-натуго затянули платком – и конец. На другой же день телу его не миновать бы дула пушечного!
Как далеко заехали молодцы, преследуя убегавших, богу одному ведомо. Но когда всей гурьбой возвращались они и вдруг приметили на дороге собаку Агаси, – волосы у них встали дыбом.
– Ой, беда, ребята! – вскричали они. – Что же мы наделали? Сами себе глаза выкололи. Едем, едем скорей! На что нам голова, если его уведут!
Но где Агаси? За каким он камнем, в какой пустыне, в какой теснине?
Кто бросился в гору, кто в ущелье, но не было у камня языка, чтоб сказать, не был конь так умен, чтобы сыскать хозяина, а собака – та давно с глаз скрылась. Куда ехать, куда устремляться? О, если б земля разверзлась под ними, они и туда отправились бы, лишь бы найти его! Долго плутали они там и тут при лунном свете, но ничего не нашли. Съехались опять все в одно место и стали думать. Не время было плакать и стенать.
Они не сомневались, что Агаси, вероятно, проснулся от внезапного шума и попал в беду. Недаром собака оставила его и, верная чутью своему, побежала за ними, чтобы они вернулись и освободили его.
Не сомневались они также, что разбойники, поймавшие Агаси, не поедут дальше, они, верно, укрылись где-нибудь и пережидают, когда тревога успокоится, чтобы вместе с добычей своей снова пуститься в путь. Они недоумевали, – что же предпринимать?
– Ребята, надо