Надо отдать должное американцам — они узнали, что началось восстание еще до того, как оно началось. Исхитрились. На разведку денег они не жалели. Но Маленькому Ваньке не сказали ни слова — пусть ему об этом скажут японцы.
А японцы восстание просто-напросто прозевали… В общем, Калмыков угодил в некую мертвую зону, где ничего не было ни видно, ни слышно.
Набившись в тесный двор штаба и опасливо поглядывая на рыльца двух «максимов», восставшие стали требовать Калмыкова.
На крыльцо вышел Савицкий.
— Атамана здесь нет, — коротко заявил он. Как отрезал.
— А где он?
— Спросите у него самого, — Савицкий, морщась, поглаживал ладонью живот, его продолжала допекать боль, — мне он, когда куда-то уходит, не докладывает.
Дульца двух пулеметов, выглядывавшие в раскрытые окна, грозно задвигались. Собравшиеся затоптались смятенно, захлопали рукавами шинелей, завздыхали — они не знали, что делать. Савицкий тоже вздохнул: он тоже не знал, что делать — не стрелять же в этих людей из «максимов»… И атаман куда-то исчез… Не специально ли? Стрельбу такую не простят ни ему, ни Ивану Павловичу — понесут обоих ногами вперед. Боль, сидевшая в желудке, сделалась нестерпимой.
Казаки, набившиеся во двор штаба, стучали сапогами друг о дружку; сильнее всего в этот мороз отмерзали ноги — костенели, делались деревянными, негнущимися.
— Может, вернемся в казармы? — предложил кто-то нерешительно.
— Да ты чего, паря! — взвился Пупок. Он всегда оказывался в нужное время в нужном месте, всегда ему везло на какие-нибудь приключения. — Возвращение в казармы для нас гибельно.
— Слушай, Пупок, ты мужик головастый
— Головастый, — не стал отрицать Пупок.
— Вот мы тебя и избираем руководителем. Веди нас…
— Да вы что? — Пупок вскинулся, будто получил в зад заряд дроби, голос у него сделался испуганным: — Вы чего? Какой из меня руководитель? Никогда таковым не был. И головастым себя не считаю. Вы чего?
Толпа заволновалась. Пупка тут знали многие. Послышались крики:
— Любо!
— Пупка — в начальники!
— Из него вполне получится Стенька Разин.
Вот так Пупок и стал руководителем восстания. Оралов придвинулся к нему, пожал руку:
— Поздравляю!
— Нашел, с чем поздравлять!
«Где атаман? — морщился от боли Савицкий. — Куда подевался?»
А атаман скакал вместе с Гриней Куреневым к японцам: Маленький Ванька впереди, Григорий, прикрывая его от выстрелов вдогонку, позади.
О бунте третьей и четвертой сотен он узнал едва ли не раньше всех — вслед за американцами: из казармы к нему примчался казачок-землячок, прибившийся к уссурийцам из Терского войска — он примчался к земляку в ту минуту, когда мятежники еще только начинали громко драть глотки. Калмыков, надо отдать ему должное, в этот раз сориентировался мгновенно, схватил карабин, закинул себе за спину, свистнул Куренева и был таков.
Единственно, к кому он мог пойти, были японцы. По пути заскочил к Эпову, который носил уже погоны есаула и собирался в войсковые старшины. Не сходя с коня, постучал рукоятью плетки в окно:
— Есаул!
Эпов высунулся в форточку.
— Иван Павлович!
— Поднимай отряд по тревоге. У нас беда.
— Что случилось? — голос у Эпова дрогнул — с бедой мириться не хотелось.
— Взбунтовались третьи и четвертые сотни в полку у Бирюкова.
— Красноармейцы?
Они самые, будь неладны… А я им верил. Тьфу! Поднимай, в общем, отряд. А я — к узкоглазым за помощью.
— С богом! — Эпов перекрестил атамана.
Маленький Ванька хлестнул коня и растворился вместе с ординарцем в ночи. Начинала мести поземка, над крышами домов постанывал ветер.
— Свят, свят, свят! — Эпов, опытный вояка, зубы съел на войне, опасность ощущал ноздрями, а тут чего-то заволновался, руки у него затряслись — никак не мог натянуть на себя галифе.
Брюки галифе, в отличие от казачьих шароваров, ему нравились, и хотя галифе считались неформенной одеждой, Эпов нашил на них желтые уссурийские лампасы и ходил в обнове по Хабаровску, гордо вскинув голову.
Сразу было видно — идет казачий начальник.
Автомобилей у калмыковцев было немного — в редких случаях к штабу подгоняли богато убранный автомобиль с блестящим радиатором и хромированными спицами на колесах; раз подгоняли авто — значит Маленький Ванька ехал куда-нибудь клянчить чего-нибудь или же встречаться с очередным пшютом из Владивостока — тем же Ивановым- Риловым, Неометтуловым, либо с деятелями из ПОЗУ — Приморской земной управы, которые отчаянно тянули на себя одеяло и считали, что они — главные в этой части света, чего хотят, то и будут делать…
Вспомнив о роскошном штабном автомобиле, Эпов невольно крякнул:
— Эх, ландо бы сюда, я б живо не только Хабаровск поднял на ноги, но и Благовещенск. Но машины не было, и Эпов поспешно вскарабкался на «музыкального» коня — этакого бокастого пердунка, носившегося по Хабаровску с громкими музыкальными звуками. Вони от коня было не меньше, чем от автомобиля, имевшего дырявый мотор.
Но что хорошо — конь был неутомим, мог скакать, не уставая, сутками, а автомобиль так не мог.
Восстание уссурийцев разгоралось. Покинув штабной двор, казаки на ближайшей же площади развели высокий костер, у купца второй гильдии Пышкина разобрали поленницу, сложенную около забора, и перетащили дрова на площадь.
Из купеческого дома пробовал выскочить, защитить имущество своего хозяина мохнатенький, похожий на замшелый поздний гриб служка, но Пупок, почувствовавший себя командиром, так рявкнул на него, что мужичок икнул растерянно и поспешил растаять, поняв, что ему будет плохо. Некоторое время в темноте было слышно его икание, а потом исчезло и оно.
Когда народ отогрелся у жаркого костра, послышались голоса:
— Командуй нами, Пупок! Даром, что ли, мы тебя в атаманы выбрали?
— Пупок, говори, чего делать?
— Чего делать, чего делать? — Пупок озадаченно почесал затылок. — По моему разумению, если б нас набралось тысячи три, с Маленьким Ванькой можно было бы воевать, но нас-то всего сотни три-четыре…
— Бери выше — пять! Я считал.
— Пять сотен — это тоже войско. Если на подмогу к нам придет Шевченко Гавриил Матвеевич — тогда мы войско, на коне… Но где Шевченко — никто не ведает. Говорят, зимует где-то в сопках под Спасском в трудных условиях и на помощь вряд ли отважится.
— В таком разе что делать, Пупок?
— Идти за помощью самим.
— К кому?
— К американцам.
— Атаман — к японцам, мы к американцам. Не слишком ли? Становиться на колени перед иностранцами — штука позорная.
Пупок сдвинул на нос лохматую шапку и поскреб ногтями затылок, потом сунул руки в пламя, погрел их.
— Говори, Пупок, не молчи! Что делать?
— Я же сказал — идти к американцам.
— Это мы уже слышали.
— Другого пути нет — только один. Иначе Маленький Ванька порубает всех нас, как капусту для засолки. — Пупок улыбнулся хмуро и одновременно жалко — он представил себе, как бесится сейчас атаман.
— А может, лучше пойти к японцам?
— Нет, только к американцам. Японцы нас не поддержат, они поддержат Калмыкова.
Все-таки у Пупка была неплохая голова, недаром он считался деревенским мыслителем, мог просчитывать действия на пару шагов вперед. На большее не мог, а на пару шагов мог. Скомандовал восставшим:
— Давайте, братцы, строиться. В колонну по три.
— Пупок, не зарывайся! Сейчас изберем другого начальника.
— А я и не зарываюсь. И быть у вас начальником мне тоже не очень-то с руки. Еще не хватало — отвечать не только за самого себя, но и за каких-то дураков, — в горле у Пупка что-то дернулось, будто в глотку влетела рыбья кость, он поперхнулся, потом, одолевая себя, мотнул головой упрямо: — Значит, команда будет такая — кто хочет идти со мной к американцам — стройся! Кто не хочет, американцы ему противны, пусть выбирает себе другого командира.
Восставшие, все до единого, выстроились в колонну по три, никто не захотел идти к японцам.