– Я тебе всегда говорила: переходи в юридический. Ты же прирожденный следователь!
– Знаю, – без тени кокетства соглашается Люба. – Мне нравится до всего докапываться, и логика у меня не хромает. Увы, тридцать восемь лет. В таком возрасте, милочка, поздно менять свою жизнь… Знаю-знаю! – Она делает рукой предостерегающий жест. – Сейчас ты скажешь, что, если даже осталось жить один день, все равно не поздно начать жизнь сначала.
– Ничего от тебя не скроешь!
– Вот и не скрывай. Так с чего же началась ссора у твоей Надьки с главбухшей?
– С того, что мы решили потанцевать. У шефа неплохой японский магнитофон, кассеты с джазом-ретро, такие расслабляющие. А поскольку мужчин оказалось меньше, то из женщин танцевали в основном те, что пошустрее. Потом, правда, прораб подвалил, сразу с кадрами полегче стало. Но все равно Ирочка увлеклась, вспомнила, должно быть, прежнее времечко. Словом, она на Эдике зависла.
– Я Надежду понимаю, такое никому бы из жен не понравилось.
– Вот Надя и стала права качать, ногой топать. К тому же в ходе ближнего боя выяснилось: жена сильнее! Очевидно, ее укрепляло сознание собственной правоты: мое – не трожь!
– А как повел себя ейный муж?
– Растерялся. Похоже, несмотря на его многочисленные увлечения, ему удавалось прежде не сталкивать друг с другом своих любимых. Первая жена его не в пример тише была. А еще, ты не поверишь, но я внимательно за ним наблюдала: Надькиной ярости он испугался. Такой амбал, на голову ее выше, а поди ж ты!.. Шеф первый от столбняка опомнился, стал Надежду от Ирки оттаскивать. И Лада, видимо, уже приготовилась побежденную уводить, сердечными каплями отпаивать. Ничего подобного. Главбухша уйти не согласилась, так за столом и осталась. Эдик что-то любимой женушке на ухо шептал, успокаивал, но мы уже не слышали.
– Да, весело у вас!
– Веселее не бывает!
И как в последнее время часто в квартире Евгении случается, звонит телефон.
– Ну его на фиг! – сердится она. – Не буду брать трубку! Постоянно звонит не ко времени.
Трубку берет Люба. Видимо, они в своей станице не избалованы общением и не привыкли им пренебрегать.
– Слушаю. Здравствуй, Надя! Да, это я. Женя в ванной. Что ты говоришь? Весь вечер звонила, а телефон не отвечал? Наверное, куда-то уходила. Что ты говоришь! Когда? Непременно. Я передам. Выкупается, тебе позвонит. Когда заедете? Хорошо. До свидания. – Она кладет трубку и говорит Евгении: – Скажи теперь, будто у меня нет интуиции. У тебя, кстати, она тоже есть. Звонок-то не из приятных, вот ты и слушать не хотела… Убили-таки вашего Петра Васильевича!
– Что?
– В то время как вы гадали, у кого он из запоя выходит, над его холодным телом уже вовсю роились мухи!
Евгения передергивается:
– Перестань!
– Сегодня похороны. Надька с супругом за тобой в два часа заедут… Убили и там же бросили. Кто-то его из дома вызвал, кто – жена не видела. Слышала только, как машина отъехала. Она потому и беспокоилась, он. ведь в домашней одежде с ними уехал. С ними или с ним… Милиция разберется, начнут вас на допросы таскать: что видели, что знаете, были ли у покойного враги?
– Ты-то откуда знаешь?
– Детективы читаю. Тебе, возможно, и нечего сказать, ты у них новенькая.
«Может, и новенькая, а сказать есть чего! – думает Евгения. – Вот только надо ли? Не ожидала я, что мои случайные знания смогут пригодиться так скоро…»
– Очень редко мы с тобой видимся, подружка, – говорит между тем Люба. – Отвыкла ты от меня. Свои тайны появились.
– Какие тайны? Ты же все обо мне знаешь!
– Все – да не все! Я ведь сразу поняла: недаром ты мне взялась так подробно про бабскую драку рассказывать. Как перепелка от гнезда, от заветной темы уводила. О том, что тебя особенно волнует и чем ты почему-то не хочешь делиться со старой подругой! Например, где ты была вчера вечером?
– Вчера я была в одном доме, где четверо мужиков играли в преферанс, – говорит Евгения, и взгляд ее затуманивается.
– А потом?
– Потом Аристов отвез меня домой.
Люба продолжает выжидающе смотреть на нее, и Евгения сердится.
– Что ты на меня так смотришь? Ждешь продолжения? Его нет! Это все!
– Врешь! – торжествующе заключает Люба.
– И не собиралась я врать! – неуверенно говорит Евгения, но и не торопится с откровениями.
Да и обязана ли она выворачиваться наизнанку? Даже перед лучшей подругой!.. Стоп! Что же это, она сердится на Любу? Или на себя? Столько лет у нее не было от подруги никаких тайн, потому… Потому что тайн не было! Вот оно что! «У меня есть сердце, а у сердца – тайна!» Проснулось Женино сердце, потому и тайна появилась.
Собственно, расскажи она все Любе, та и не удивится: подумаешь, тайна! Логическое завершение симпатий мужчины и женщины – постель! Ничего таинственного!
А вчера у подъезда ждал ее Толян. Грустный. Непривычно тихий.
– Жека, съезди со мной к друзьям. На преферанс меня пригласили.
– Я же в этом ничего не понимаю.
– И не надо. Просто посиди рядом.
Ей не хотелось быть дома одной, она и поехала. Друзья оказались его старыми институтскими товарищами, приезду Евгении не удивились. Компания оказалась задушевной, понемногу выпивали, подшучивали над Толяном.
А потом Аристов отвез ее домой. И остался.
Такая вот у нее тайна.
На самом деле это происходит так: два существа соединяются и два сердца сливаются в одно. И это сердце начинает отсчитывать свои удары для обоих. И кровь одинаково пульсирует в жилах. И дышат они в такт. И не спят всю ночь…
Утром она шевелит губами: «Тебе пора!» «Я не хочу от тебя уходить!» – шепчет он, не разжимая объятий…
– Женя! – тормошит ее Люба. – Женя! – Смотрит, как она медленно возвращается в действительность, и, как бы сожалея, говорит: – Влюбилась! Так я и знала, что ты в конце концов в него влюбишься!
– В кого?
– В Аристова, в кого же еще! – Она вздыхает. – Как странно устроена жизнь: у кого-то горе, а кто-то от радости ног под собой не чует. Один умирает, другой возрождается к жизни. И как иной раз мелки и скучны наши собственные бедки на фоне таких событий!
Она разливает свой малиновый ликер в тонкие хрустальные рюмки.
– Выпьем, Женька, за то, чтобы твоя любовь оказалась настоящей. Большой и честной. Чтобы ты ни разу в жизни не пожалела, что судьба наградила тебя ею!
Евгения порывисто хватает ее за руку и целует.
– А меня-то за что? – пугается ее экзальтации Люба.
– За то, что не стала осуждать, отговаривать, решать за меня. Она ведь еще такая хрупкая, как птенчик. И летает только по комнате – форточку я боюсь открыть. И погубить ее так легко! Лишь сожми покрепче хрупкую шейку…
– Романтик! – хмыкает Люба. – Я не возражаю, кохай своего птенчика. А форточку и правда не открывай. Видишь, сколько людей снаружи? Сколько у них самих горестей, заморочек – поймут ли тебя? Скорее всего поставят в один ряд с толпами тех, которые называют себя любовниками и любовницами, не имея понятия о каких-то там высоких чувствах. Хочу пожелать тебе, как ни странно, хоть чуточку эгоизма – не забывай о себе, не стремись ему навстречу безоглядно. Тогда, если случится самое страшное, не так больно будет падать… А вообще никого не слушай, – заключает неожиданно она, – я ведь тоже могу ошибаться, даже из самых добрых намерений!