– Романтик! – хмыкает Люба. – Я не возражаю, кохай своего птенчика. А форточку и правда не открывай. Видишь, сколько людей снаружи? Сколько у них самих горестей, заморочек – поймут ли тебя? Скорее всего поставят в один ряд с толпами тех, которые называют себя любовниками и любовницами, не имея понятия о каких-то там высоких чувствах. Хочу пожелать тебе, как ни странно, хоть чуточку эгоизма – не забывай о себе, не стремись ему навстречу безоглядно. Тогда, если случится самое страшное, не так больно будет падать… А вообще никого не слушай, – заключает неожиданно она, – я ведь тоже могу ошибаться, даже из самых добрых намерений!
А как по-другому можно истолковать их ночь с Аристовым? Как похоть? Все ее существо возмущается против этого!
Теперь в замедленном варианте как бы откручивается назад время.
Они с Толяном подъезжают к дому Евгении. Толян закрывает машину и говорит:
– Я провожу тебя. Она слабо возражает:
– Что со мной может случиться в подъезде? Он:
– Не скажи, есть маньяки, которые подстерегают женщин в лифтах. Я сам читал.
Когда они входят в подъезд, на первом этаже хлопает чья-то дверь.
– Видишь, наверняка он стоял, курил, ждал, когда ты войдешь.
Евгения тоже слышит слабый запах сигаретного дыма и усмехается: логик! Мужчина выходил покурить…
Лифт медленно ползет на ее шестой этаж. Или это минуты их общения растягиваются во времени?
На площадке перед дверью она достает ключ. И спрашивает нерешительно:
– Ты хочешь зайти?
Они оба чувствуют тревогу от того, что дошли до черты, за которой – другой мир и другая мера ответственности.
– А традиционный кофе? – внезапно осипшим голосом неловко шутит он.
В прихожей она привычно сбрасывает туфли, сует ноги в домашние тапки, а он нерешительно прислоняется спиной к двери.
Евгения поражена: Аристов и нерешительность – такого раньше не бывало! Может, потому все это производит на нее действие противоположное – она почти приготовилась к привычному штурму, и вдруг! Трудно объяснить, почему вдруг Евгения обвивает Толяна, как гибкая лоза. Обнимает, прижимается. Этого оказывается достаточно, чтобы сжирающий его изнутри огонь вырвался наружу и поглотил обоих…
– Теперь и умереть не страшно, – говорит он, когда первый взрыв чувств позади.
– А мне страшно, – возражает она, – ведь тогда я не смогу еще раз пережить этот миг!
– Ты хочешь пережить его снова? – шутливо недоумевает он.
Им кажется, что мир вокруг них свернулся в скорлупу и внутри ее они – два зерна диковинного плода, сросшиеся в одно, – создали свои звуки, свои краски и больше не зависят от чьего бы то ни было вмешательства. Хотя этот миг – всего лишь одна ночь…
– Женька, – тормошит ее Люба, – очнись! Все-таки я не умею пока разговаривать телепатически. А через час уже и Саня вернется.
– Давай приготовим бигос, – предлагает Евгения, – у меня есть отличная колбаса и кочан капусты…
– Я что-нибудь придумаю, родная, вот увидишь! – говорит Толян, сжимая ее в объятиях. – Мне даже страшно подумать, что кто-то может стать между нами или обстоятельства попробуют нас разлучить…
Она лежит на его плече. Больше Толян ничего не говорит. Он не знает, что ей все известно, что она будто слышит, как мечется его ум в поисках выхода. И, увы, не может ему ничем помочь!
Почему ей так покойно? Ведь ее настигло то, от чего она пыталась убежать. От себя не убегай, никуда не денешься! Она себя сказками не успокаивает. Скорее наоборот: осознание того, что они могут и не быть вместе, больше не пугает ее. Что бы ни случилось, она не повиснет камнем на его шее. Даже если для этого ей придется уехать далеко-далеко…
– Ты только в одиночку ничего не решай! – просит ее Толян. – Пожалуйста, я же тебя знаю. Решишь, что так будет лучше для обоих, сбежишь куда-нибудь за океан!
Она вздрагивает: неужели он уже читает ее мысли?..
– Ты порежешься! – говорит ей Люба. – В руках кочан капусты, а кажется, будто чья-то ненавистная голова… Большие проблемы?
– Неразрешимые!
– А разве для любви такие есть? Говорят, в прежнее время головную боль, например, лечили гильотиной, а любовные терзания – выстрелом в висок.
– Мне не до смеха.
– Представь себе, мне тоже. Но давай хоть пострадаем вместе!
– Как это?
– Начни хотя бы резать лук…
Они действительно принялись резать лук и плакать, обливаясь слезами. Нашли повод не реветь просто так? Еще луковицу, еще…
– Постой, куда же нам столько лука? – наконец приходит в себя Евгения.
– Сложи в полиэтиленовый пакет и спрячь в холодильник, – всхлипывает Люба.
– Или соседке отдать?
Они смотрят друг на друга. Глаза красные, опухшие, как у кроликов. Санька спросит: что это с вами? Бигос готовили, скажут они ему.
И хохочут…
Хотя остальное время после отъезда друзей Евгении вовсе не до смеха.
То ли сказывается бессонная ночь, то ли собственное волнение, но все остальные события дня в ее восприятии распадаются на отдельные фрагменты.
Гроб с телом Петра Васильевича. Его вынесли во двор, но запах разложения ощущается даже здесь.
Обессиленная, поникшая его жена. Каких-нибудь три дня назад обеспеченная, благополучная женщина, которая не задумывалась о куске хлеба. А сегодня вдова с двумя детьми. Есть ли у нее средства к существованию?
Неожиданно большое скопление народа. Много знакомых лиц. Интересно, не здесь ли его убийцы? Пришли вместе со всеми, чтобы оказаться вне подозрения. То, что их было трое, якобы следствию уже известно. По крайней мере об этом шепчутся пришедшие на похороны люди.
Они стоят на кладбище перед свежевырытой могилой. Гроб на полотенцах медленно спускают в яму.
– Нашего прораба в ментовку забрали, – шепчет ей на ухо Надя. – Почти сутки продержали. Говорят, он показал на Валентина. Мол, если кто и был заинтересован в смерти заместителя, так только сам президент.
– Какая глупость! – не верит Евгения. – Неужели шеф стал бы пачкать руки убийством?
– Я тоже так думаю, – соглашается Надя. – Но Валентина могут посадить. По подозрению.
Муж толкает ее в бок. Подруга, увлекшись, повышает голос.
Никто не убедит Евгению в том, что Валентин способен на такое. Никто, если только не представит неопровержимые факты. Он мог нарушить, например, налоговое уложение – лихачество ему свойственно, но убить? Хотя бы и чужими руками?
И месяца не прошло, а Евгения второй раз на похоронах. Сколько лет было Петру Васильевичу? Евгения по привычке называет его по имени-отчеству. А ведь он всего… на два года старше ее. Ушел из жизни. Уже привычными становятся эти слова. Даже произносят их на одном выдохе: ушелизжизни.