Читать интересную книгу Пехота-2. Збройники - Брест Мартин

Терриконы

… я толкнул дверь подъезда и вывалился на улицу. Было тепло, даже слишком тепло, как для начала мая. Была суббота, папа пропадал на работе, мама — убирала дома, эх, эта бесконечная уборка, сестра была в Донецке, а я… я попылесосил кое-как, похлебал холодного вчерашнего борща, влез в свежекупленную футболку «NIRVANA» и выскочил на площадку.

Площадка была чистой. Три семьи из трёх квартир, абсолютно одинаковыми дверями выходившие на кафельный пятачок на третьем этаже обычной панельной девятиэтажки, постоянно убирали. Культ чистоты нашей площадки и бетонных лестниц перерос уже в ту фазу, когда «убираем, хотя чисто». Я выцарапал из нычки початую пачку красной «Магны», помятый коробок спичек и побежал по ступеням вниз. Лифтом я не пользовался принципиально.

На улице была весна, тепло, ветер, жилмассив «Строитель» на окраине Горловки и раскиданная на запчасти «форд-сиерра». Над «сиеррой» стояло четверо мужиков, курили и молчали. Насколько помню, ремонт этой чудовищной серой машины начался в день ее покупки и продолжался сутками напролет. Мужики общались по-донбасски.

— …уйня, — сказал дядя Миша с пятого этажа. — От Нивы подойдет.

— А вот и …уй, — сказал дядя Валера, и все опять замолчали, втыкая в разобранное заднее колесо.

Я осторожно по кривой дуге обошел «сиерру», побежал через двор и увидел Макса. Макс был высоким, худым, смуглым и говорливым. Таким, знаете, на пружинках — ни секунды не мог устоять, все приплясывал-пританцовывал. Он даже на танцы ходил на какие-то, и я ему втайне завидовал. Он завидовал мне — я ходил на бокс.

Мы завернули за угловую девятиэтажку и прижались спинами к неровной серой бетонной стенке. Я вытащил из кармана слегка помятую пачку «Магны», мы взяли сигареты и попытались закурить. Получалось не очень — голова закружилась, руки задрожали, дым лез в глаза. Рядом начал кашлять Макс, содрогаясь всей своей шклявой фигурой. Я помахал рукою и посмотрел вперед. Рядом были дома, возле них — кусок поля, на котором мы обычно палили костер. Впереди, устало опадая идеальными склонами, возвышались горловские терриконы.

… я толкнул дверку кунга и вывалился наружу. Было откровенно жарко, чи это после мерзкого слякотного марта мне так кажется? Была суббота. Мои родные были в семистах километрах от меня, мой командир Вася валялся на нарах и пытался спать, а я проснулся раньше, дико не выспался после обстрела, второпях похлебал еле-еле заварившегося кофе со сгущом, снял с себя коричневую кулмаксовую футболку, понюхал ее и натянул обратно. Покатит, все равно сегодня стираться.

Смесь подсохшей глины и камней, на которой стоял кунг, была по крайней мере свободна от окурков. Бычки мы кидали туда, куда кидает вся пехота, — в пустой цинк. Говорят, что арта кидает бычки в какую-то их артиллерийскую тару, но арту мы видели только в виде иногда проносящихся над нами ночью снарядов. Все снаряды падали куда надо, на нас не свалился ни один, поэтому арту мы любили.

Снаружи было… как обычно. Возле «двести-шестьдесят-второй бэхи» сидел Вася-механ и смотрел на стартер. Вокруг этого безмолвного диалога стояли пятеро мотопіхотних недоліків и давали ценные советы. Механ морщился, стартеру было похер. Все говорили по-военному — матерились, перебивали друг друга и курили.

— …Х@йня, — сказал Ярик. — Ніх@я не получиться.

— Получиться, — ответил Варва. — Протерти треба. Щотку тре. Ох@єнну.

— П@здец ему, — махнул рукой Прапор, отхлебнул кофе и сплюнул коричневую слюну. — Забейте @уй и нехай второй бат е@ется.

— Бат в курсі, а воювать нам, — возразил Ярик.

Все покивали.

Вася-механ встал, вытянувшись во все свои полтора метра тощего жилистого тела, окинул всех презрительным взглядом, как умеют только механы, и вытащил из недр своего ужасающего свитера металлическую щетку. Варва заржал.

Я по дуге обошел их, взял помятую бульку с водой и пошел обратно к кунгу. Остановился, открутил пробку и припал к неудобному горлышку, жадно глотая, обливая себя, футболку, резиновые тапки и желтую грязь. Вода была технической… ну и похер. Поставил похрустывающую бульку в угол кунга, взял с полки новую пачку командирского желтого «Мальборо», распечатал и привычно закурил. Передо мной была широкая грунтовая дорога, хилые деревья на склонах, а впереди, в трех километрах, перед дачным массивом, поднимался из земли маленький докучаевский террикон.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Все это время, все эти года они были и оставались, поднимаясь выше и выше из нашей земли — терриконы, терриконы, бесконечные терриконы родного Донбасса.

А Макс погиб в пятнадцатом, от минометки. Жены не было, мне потом сообщили его родители. Я ни черта не почувствовал из-за смерти друга детства, высокого, худого и вертлявого, командира взвода в мотострелковом батальоне армейского корпуса ДНР. Ни-чер-та.

Вечер

Он перезванивает — позже, гораздо позже, чем я набирал. Я уже успеваю забыть про него, под ворохом мелких дел: позвонить отчитаться начштабу сорок первого бата Викторычу (комбату я, после вчерашних люлей за фейсбучный пост про тотализатор на «учбових стрільбах», звонить боюсь), потом по закрытой набрать штаб второго бата «семьдесятдвойки», потом набрать Васю и тут же издевательски сказать «Надеюсь, помешал?» Он позвонит невовремя — я буду на «Альфе», и начнет накрапывать дождик, и вообще — зачем он вообще звонит?

А зачем я ему звонил?

— Привет.

— Привет.

Я не узнаю голос. Это, в принципе, нормально же, да? Двадцать лет прошло… я помню Пашу, помню неплохо. Невысокий светловолосый крепыш с модной тогда прической «площадка». Уехал учиться в Харьков после школы.

Мы дружили тогда, как дружат подростки-одноклассники. Мы вместе уходили с уроков, сидели на крыше и в подъезде, учились играть на гитаре и волочились за девочками, ходили во «вьетнамский» магазин и в видеосалон. Даже китайские пуховики жутких расцветок, те самые, из начала девяностых, у нас были одинаковые. После школы мы разъехались и никогда больше не виделись. Нет, вру, виделись на какой-то встрече выпускников, года через три после выпуска, и поссорились там, даже подрались, запав на одну из расцветших одноклассниц. А теперь вот оно как. «Укропчик»… «Если не ссыш»… Ухтышка, какой храбрый. А одноклассница, кстати, была — уууух… Но ни мне, ни ему не обломилось.

Вот всегда такое некстати вспоминается.

— Ну шо ты там? — Он напряженно-пренебрежителен.

Зачем мы разговариваем? Вопрос вопросов…

— Зачем мы разговариваем, Паша? Зачем ты мне номер дал?

— А ты зачем позвонил? — немного растерянно бурчит Паша.

Он, наверное, думал, что мы сейчас повыпендриваемся друг перед другом, поугрожаем и гордо бросим трубки.

— Логично. Ну шо, как ты там? Кого из наших видел?

— Ээээ… Ну, Макс погиб, может, ты слышал.

— Слышал. А Саня С. воевал с четырнадцатого, на Карачуне был.

— За вас или за нас?

— За нас, Паша, за нас.

— А Костик Р. в Россию свалить хотел, а его на границе завернули. Паспорт-то наш… ваш он выкинул. Он приборзел, теперь на подвале сидит уже полгода.

— Охренеть. Вас не пускают в Россию?

— Ну как сказать…

Мы говорим, вспоминая почти всех одноклассников, мы перебираем имена из детства, тихонько погружаясь в наш Донбасс конца восьмидесятых — начала девяностых, мы смеемся, вспоминая кучу, огромную кучу событий, иногда прерывая мягкую череду воспоминаний холодными чеканными «А сейчас…».

А сейчас все изменилось. Мы загибаем пальцы, считая, и в конце концов сходимся, что всего из нашего класса воевать пошло ровно десять человек — трое за Украину, семеро против. Погибших двое, с их стороны, еще трое сумело уйти с войны, остальные, и Паша в том числе, продолжают служить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— А у вас как с обеспечением?

— Та так себе. Много волонтеры на себе тянут. Ну, по форме и обуви норм стало.

— Талант?