– Красно вы лжете, – отвечали им со стен монастыря, – да никто вам веры не имеет! Вот кабы вы сказали, что князь Михаил Скопин под Тверью поровнял берега телами вашими, а птицы и звери насыщаются мертвечиной вашей, так мы бы поверили; а теперь делайте то, зачем пришли. Возьмите оружие, и мы его возьмем, пронзим сердца друг другу: кого Бог оправдает, тот станет говорить правду и творить правду!
Поляки поняли, что к осажденным каким-то образом доставляются известия обо всем, что творится вне стен монастыря.
31 июля в ночь войска Сапеги, Лисовского, Зборовского пошли на приступ. Троица вся против них поднялась: отчаянно бились измученные сидельцы! В эту ночь женщины показывали такую же отвагу, как мужчины. Осаждающие отступили с потерями.
– Ну что, – сказали Сапега и Лисовский Зборовскому, – взял лукошко? Ты такой храбрый – чего ж его не взял?!
Замыслам Димитрия под Троицей пришел конец, это было ясно всем и каждому. Сейчас гораздо важнее было остановить Скопина и Делагарди, чем продолжать тратить время и грызть этот неподатливый сухарь, беспрестанно обламывая об него зубы и рискуя лишиться последних.
12 августа основные части поляков ушли от монастыря. Только часть войска берегла еще обоз и, словно из знаменитого польского гонора, продолжала осаду, но так слабо, что осажденные могли свободно выходить за стены монастырские.
Затем произошла битва при Калязине, где Скопин нанес поражение отрядам Сапеги, а потом занял Александровскую слободу. Этим он заставил Сапегу полностью снять осаду Троицкой лавры. Произошло это 12 января 1610 года.
Декабрь 1609 года, Калуга
Только Матерь Божия знает, сколько раз прокляла Стефка тот день, час и ту минуту, когда призывно поглядела на красивого стрельца и увидела в его глазах ответный огонь! Может быть, над ней сбылась небесная месть за душу безвинно погубленного пана Тадека? Сие одному Богу ведомо. Но, видимо, Господь все же смиловался над бедной заблудшей грешницей и не позволил ей быть убитой в ночь мятежа, не дал умереть от мучительного насилия, спас и потом, когда Никита притащил беспомощную пленницу в свой дом и отдал в служанки жене.
У Стефки имелось одно очень полезное свойство: лживость и губительность ее натуры была упрятана настолько глубоко, что и менее простодушные люди, чем добрая, доверчивая Ефросинья, принимали поведение черноглазой беляночки за чистую монету. А вернее всего, Стефка бесподобно умела приспособиться к окружающим. Со злыми она была злой, с добрыми – доброй, с верующими – истовой ханжой, с безверными – еретичкой… Так заяц бывает то серым, то белым, спасая свою жизнь летом и зимой. Но кто бы знал, с каким облегчением стряхнула она с себя личину злосчастной смиренницы, которую вынужденно носила при Ефросинье! Каким счастьем было наконец вырваться из опостылевшей, ненавистной Стрелецкой слободы, вдохнуть свежий воздух свободы!
Сначала Стефка думала, что ей необычайно повезло с Егором. Никакого труда не составляло беспрестанно будоражить во влюбленном по уши мужике чувство раскаяния. Нет, она никогда и ни за что не упрекала добродушного увальня, но когда ее черные глаза наливались слезами, это действовало на Егора сильнее всяких слов. Сознание своей вины перед беззащитной красавицей засело в его сердце такой занозой, вытащить которую не смогла бы никакая сила. Сначала принял участие в жестоком насилии, потом стал убийцей… ведь изувеченный им Никита Воронихин умер меньше чем через полгода. То, что убийцей он сделался из-за Стефки, Егор со временем как-то позабыл.
Конечно, по мнению Стефки, Никита получил, что заслужил, однако убийство есть убийство… Узнав о смерти товарища, Егор на время крепко затужил. А Стефка искренне радовалась за Ефросинью, за эту приветливую простушку, которая небось рада была свалить с плеч эту невыносимую ношу – беспомощного мужа. Еще радовалась тому, что они с Егором надежно укрыты в Калуге от гнева московских стрельцов.
Ефросинья не писала к Стефке – опасалась, видимо, навести погоню на след беглецов. Но все-таки вести из Москвы порою доходили: то сосед повстречал на ярмарке знакомого, то кто-нибудь получил письмо от родственника, а то и просто слух прилетел неведомо откуда. Благодаря этим обрывочным весточкам Стефка с Егором и его матерью узнавали о жизни былых друзей и соседей, да и вообще о жизни столицы. Первый месяц после приезда в Калугу жили, готовые каждую минуту сорваться в новое бегство. Егор все вел разговоры о воскресшем царе Димитрии, к которому он очень хотел бы пойти на службу. Он искренне верил в правду слухов о том, что государь остался жив, предпочитал бы служить ему, а не Шуйскому и уже совсем было собрался уйти из Калуги навстречу войскам Димитрия.
Стефка подзуживала его: ведь путь лежал на запад, к Польше. А там небось выпадет какой удобный случай воротиться на родину! Ей было совершенно все равно, вшистко едно, выражаясь по-польски, подлинный Димитрий идет на Москву или самозванец. Стефка не собиралась задерживаться в России, не собиралась заживаться с Егором. Конечно, вроде бы он был законным мужем: они повенчались еще по пути в Калугу… Но все-таки венчание их было не вполне действительным: Егор, из которого Стефка веревки вила, сказал венчавшему их попу, что она уже переменила веру, хотя Стефка не имела никакого желания менять своего сладчайшего Езуса Кристуса и приветливую Матку Боску на сердитую русскую Богородицу и ее угрюмого сына.
Егор был ей мил лишь до тех пор, пока на него можно было опереться. Как мужчина по сравнению с другими ее любовниками, с тем же Никитой Воронихиным и особенно – голубоглазым незнакомцем из Смоленска, Егорка ее мало радовал. Скучно с ним было, скучно, а начать свои любимые игры Стефка боялась до смерти. Знала и понимала: любовь к ней Егора держится более всего на жалости и убеждении, что жестоко насиловал безвинную, опороченную злобным Никитой жертву. Боже упаси заставить Егорку одуматься! Спохватится, выгонит вон… а жить одна Стефка не умела. Ей непременно нужно было к кому-нибудь прицепиться, обвиться вокруг кого-нибудь, как вьюнок вокруг дубка или березки.
Березкой была Ефросинья. Дубком стал Егорка.
Уйти из Калуги им не удалось – заболела мать Егора. Стефка извелась вся, опасаясь, что кому-нибудь в Стрелецкой слободе придет в голову связать концы с концами и по их с Егором душу явятся-таки стражники. В том, что Ефросинья словом о них не обмолвится, она почему-то была твердо убеждена.
И тут повезло: к городу подступили полки воскресшего государя Димитрия, Калуга сдалась и присягнула ему. Теперь Егорка распрямил наконец плечи. Теперь стрельцам царя Василия ходу в Калугу не было.