бы затарахтели тракторы на поле.
— Странный шум, — сказал Гельмут.
Они остановились.
Непонятный шум усиливался, он доносился откуда-то сзади.
Они обернулись.
Шум становился громче и ближе, и будто бы еще сильнее шумел ветер, и еще отчаяннее шелестела листва, и тракторов на поле будто бы стало больше, и звук вдруг стал напоминать жужжание тысячи шмелей.
Что-то зачернело на горизонте, прямо над кромкой леса — будто бы туча, а на самом деле и не туча. Она становилась больше, чернее и отчетливее, выползала из-за леса, расползалась на маленькие темные пятна одинаковой формы, и жужжание тысячи шмелей вместе с гудением ветра и шумом тракторов слилось в один рев, и он был все громче и громче.
Самолеты.
Много самолетов. Десятки, сотни. На все небо.
С земли казалось, будто они летят медленно и торжественно.
Когда они заполнили половину неба, Гельмут смог разглядеть темно-серые крылья с черными крестами.
Оба смотрели вверх, запрокинув головы и раскрыв губы в удивлении.
Рев моторов стал совсем оглушающим, пригибалась трава, шевелились волосы на голове.
Первые самолеты пересекли небо, а из-за горизонта выплывали все новые и новые черные пятна, которые затем становились отчетливыми фигурками с крыльями и хвостами, а затем пролетали сияющим брюхом над дорогой.
— Ой, — сказал Захар.
Гельмут молчал.
— Ой, — повторил Захар. — Это…
— Да, — глухо ответил Гельмут.
Со стороны деревни раздался оглушительный грохот. И еще один. И снова.
Захар в ужасе обернулся назад.
Там, где еще несколько минут назад виднелись домики, поднимались клубы черного дыма.
Захар тяжело дышал с открытым ртом, в глазах его застыл ужас.
— Они бросают бомбы! — закричал он в панике. — Это что, война? Это война? Скажи!
Гельмут молчал.
— Побежали в деревню. — Он взял Захара за руку и быстро пошел по дороге, ведя его за собой. — Надо найти твоих родственников. Они могут быть живы.
* * *
ВЫПИСКА
из протокола допроса подозреваемого в шпионаже Гельмута Лаубе
от 13 августа 1941 года
Вопрос. Перед тем как мы отправим вас спать, хотелось бы прояснить еще один нюанс. Наверное, даже самый важный. Вы же знаете, что такое радиоигра? Конечно, знаете.
Ответ. Знаю.
Вопрос. Передатчик и шифр изъяты и хранятся у нас. Но в скором времени они нам очень сильно понадобятся.
Ответ. Я понимаю, к чему вы клоните.
Вопрос. Совершенно верно. Я говорю это не просто так: я предлагаю вам, как говорят капиталисты, сделку.
Ответ. Сделку?
Вопрос. Да. Можете назвать это перевербовкой. Вы помогаете нам, а мы помогаем вам. Вы же хотите жить? Только не надо сейчас вот этого «я не боюсь умереть», этого вашего пафоса. По глазам вижу, что хотите. Все хотят жить.
Ответ. Да, я хочу жить.
Вопрос. А с этим у вас в ближайшем будущем могут быть проблемы.
Ответ. Я заметил.
Вопрос. Если вас не расстреляют, вас отправят в лагерь. А вы знаете, что сделают с вами другие заключенные, узнав, что вы немецкий шпион? И я не могу сказать, что осудил бы их за такой поступок.
Ответ. Догадываюсь.
Вопрос. У нас, конечно, стараются следить за порядком, и того, кто всадит вам нож в печень, обязательно накажут, а может быть, и нет, но вам уже будет без разницы. Поэтому мы предлагаем договориться. Вы помогаете нам в оперативной работе, ведете радиоигру, дезинформируете свое начальство, вдобавок к этому рассказываете нам все, что знаете, а мы, в свою очередь, отправим вас в лагерь. Не за шпионаж. За убийство.
Ответ. Убийце в лагере легче, чем шпиону?
Вопрос. Но ведь вы шпион и убийца, Гельмут. Или убийца и шпион — это как посмотреть. Мы не можем гарантировать, что вы выживете. Скажу честно: многие говорят, что лучше пуля в затылок, чем Колыма. Но шансы выжить у вас будут. Может быть, даже до старости доживете. Думали когда‐нибудь, что доживете до старости? Смотрите, какой подарок вам делает судьба. Ну? Соглашайтесь, Лаубе, это очень щедрое предложение. Маленький шанс на жизнь. В условиях лагеря — совсем маленький. Но вы можете им воспользоваться. Может быть, напишете когда‐ нибудь воспоминания обо всем этом. Можете назвать их «От Гвадалахары до Колымы». Хорошее название придумал, правда?
Ответ. Да.
Вопрос. Ну как? Согласны?
Ответ. Согласен.
Вопрос. Как хорошо, когда попадаются сговорчивые люди. Особенно сговорчивые люди, которые любят жить. Но подробности мы обсудим уже завтра.
Ответ. А сейчас вы отправите меня спать?
Вопрос. Если бы все было так просто… Еще пара вопросов.
* * *
Из воспоминаний Гельмута Лаубе
Запись от 10 сентября 1969 года, Восточный Берлин
Как я уже говорил, для любого заключенного лагерная больница казалась недостижимым раем. Попасть в больницу означало, что ты не работаешь и ешь. Об этом мы и мечтать не могли. Я видел симулянтов, которые в отчаянии прокусывали себе язык до крови и делали вид, что харкают кровью. Глупые. Мне повезло. Я получил самый настоящий туберкулез — билет в светлое будущее на Колыме.
Со словами о рае я, конечно, перегнул, но все познается в сравнении.
На Колыме туберкулез не лечат — этот климат губителен для легких. После обследования больных отправляют в лагеря Большой Земли, где условия, конечно, в разы лучше (если, конечно, понятие «лучше» здесь вообще применимо). Скажем так: оказавшись на больничной койке Среднебеллага после барака и ежедневных изнуряющих работ, после пробирающего до костей холода и постоянной борьбы за выживание я почувствовал себя так, будто получил свободу. Но из одного ада, где царит вечная борьба и ненависть, я попал в другой — в ад медленного угасания, липкой и тягучей смерти, в место, где каждый день засыпают и не просыпаются, в логово харкающих кровью безнадежно больных.
Заведующим туберкулезным отделением местной лагерной больницы был русский немец из Поволжья, звали его Карл Иванович Бергнер. Узнав мою фамилию, он заинтересовался мной уже при первом осмотре.
— Ну что, — сказал он, осмотрев мои документы. — Что русскому хорошо, то немцу смерть, да?
Я промолчал, потому что к горлу опять подкатывал приступ кашля.
— Ничего, ничего. Сразу скажу, что у вас неплохие шансы не умереть. Вам повезло, что вы здесь, иначе… Когда вы заболели, десять дней назад? Иначе вы были бы уже мертвы. А вообще, удивительно, что вы выдержали путь сюда. На корабле и на поезде, да? Удивительно.
Прокашлявшись, я вдруг осознал, что впервые за все эти годы услышал обращение на «вы».
Доктор был совсем не похож на немца — широкое скуластое лицо, вьющиеся волосы с блестящей плешью и по-русски открытая улыбка: русские