собравшиеся там люди замышляют злодеяние против Республики. И наконец он понял, что речь идет не только о похищении палладия, но и том, чтобы дать из города каким-либо способом знак врагу, который может в любой момент подойти к Риму.
Все это он осознал почти интуитивно, догадавшись за миг до того, как кровь прилила ему в голову, когда эти мысли, эти ощущения потрясли всю его волю и чрезмерно возбудили мозг, и Луций уже больше ничего не видел, больше ни о чем не думал; одно занимало его мысли: родина в опасности! Зрачки его расширились и почти вылезли из глазниц, он встал и, обращаясь к трем горожанам, сидевшим за соседним столом, крикнул дрожащим и прерывающимся голосом:
– Граждане! Хотите помочь мне раскрыть гнездо подлецов, затевающих заговор против Республики?.. Хотите вместе со мной застать врасплох тех, кто пытался прошлой ночью проникнуть в храм Весты, а в этот момент, и я в том уверен, они находятся под нами, во мраке и строят козни против Рима?
Здесь Луций Кантилий прервался, словно желая посмотреть, как реагируют на его призыв граждане, к которым он обращался.
А те повернулись к говорившему с ними на абсолютно чистой латыни да еще так пылко, так вдохновенно, содрогаясь от переполнявших его чувств и любви к родине; повернулись и – остолбенели, переходя от недоверия к изумлению, от насмешки и ошеломленности к разглядыванию остановившимися зрачками того, кто сказал эти слова.
– Так ты римлянин? – вдруг спросил Курий Мегелл, который задал свой вопрос, услышав слова Кантилия и его римский говор, тогда как цвет кожи убеждал спросившего, что перед ним африканец.
– Какой римлянин!.. – презрительно бросил Нумерий. – Или ты не видишь, что он черен, как слуга Миноса?
– Ax!.. – вскрикнул Луций Кантилий, проведя рукой по лицу, – да, правда… я выкрасился… Но это из любви к нашей родине и для того, чтобы раскрыть притон злодеев… Выкрасился часа четыре назад… Не обращайте внимания на теперешний цвет моей кожи…
Бросив вокруг себя безумный взгляд, Кантилий схватил край белой тоги Курия Мегелла и, поспешно окунув его в вино, остававшееся в бокале, стал тереть одну из щек; и сразу же на этом месте сажистый цвет исчез, обнажив нежно-белую кожу Кантилия.
А молодой всадник прерывистыми, но полными чувства и энергии словами, в которых нельзя было бы найти ни капли притворства, продолжал:
– Говорю вам, не глядите на теперешний цвет моей кожи; посмотрите лучше на дрожь моего тела, прислушайтесь к опрометчивости моих слов, стряхните с себя сон, ради двенадцати богов-советников, дайте мне руки, и мы вместе схватим этих злейших врагов Рима.
Луций Кантилий говорил и действовал словно бы не в себе, но как человек, побуждаемый серьезным чувством и великой страстью, и слова его подействовали на Нумерия, Мегелла и Бибулана; убежденные правдивостью, сквозившей в словах Кантилия, они также захотели сделать хоть что-нибудь для Республики.
– Итак, – сказал Кантилий, в каждой фибре души которого все еще сохранялось нервное напряжение, вызвавшее этот неосторожный взрыв гнева, – итак, я пойду один в эту дверцу, – и он указал на нее пальцем, – в подвал, где эти трусы вместе с кабатчиком плетуг свои интриги и готовят гибель Республики; с меня будет достаточно, если вы останетесь охранять вход…
– Все мы пойдем с тобой, – раздались голоса горожан, собравшихся возле его стола; у многих из них под туниками были спрятаны ножи и кинжалы.
– Нет, мне достаточно, чтобы вы наблюдали за этой дверью и за той, что выходит в кухню, дабы никто из тех, что собрались в подземельях этого дома, не смог убежать.
Потом, обернувшись к Апронию, он сказал:
– Иди к Мендецию и скажи, чтобы он вместе с Юлианом стал у люка в кухне, ведущего в подвал, и никого не выпускал.
Вместе с Апронием захотели пойти Бибулан и Мегелл; впятером они стали на страже у приставной лестницы несмотря на громкие протесты и причитания Овдонция Руги.
– Что это случилось, граждане, что стукнуло вам в головы?.. Я порядочный и почтенный гражданин… Оставьте меня в покое… Дайте мне свободно заниматься торговлей… Что вам надо возле лестницы в мой подвал?.. Я даже не могу достать вина… Ох, бедный я! Вы явно сошли с ума!.. Да что это такое?..
– Зря ты причитаешь, – сказал ему спокойным, но решительным и твердым голосом Мендеций Кантилий, – если в твоем подвале ничего нет, кроме вина, никто его у тебя не украдет и не выпьет бесплатно. Но если там свили себе гнездо враги отчизны, то мы сумеем их вытащить, несмотря на твои мольбы и глупые угрозы.
В саду тем временем Нумерий, человек крепкого сложения и отважный, а с ним еще четыре-пять человек решили следовать за Кантилием, тогда как остальные, с избытком вооружившись кинжалами, жердями, поддерживавшими навес с виноградом, булыжниками, что побольше, собрались возле таинственной дверцы, которая – это только теперь все заметили – слишком часто открывалась, пропуская каменщиков и их подручных.
Кантилий, толкнув дверь и пройдя короткий коридор, выбрался к сырой и темной лестнице, выкопанной в грунте, и стал спускаться по ней, ведя за собой Нумерия и еще четырех граждан, вооруженных короткими мечами и кинжалами.
Вскоре секретарь верховного понтифика попал в очень темный подвал, в котором царила глубокая тишина.
Кантилий, державший в правой руке длинный и отточенный кинжал, на мгновение приостановился и закрыл глаза, потом, не открывая глаз, стал осторожно продвигаться вперед, вытянув руки, словно желая ощупать влажные своды, дабы не сделать ложного шага и не попасть в ловушку. Так он прошел шагов двадцать, а сразу же позади шли те, кто спустился вместе с ним.
Но внезапно Луций снова остановился и, открыв глаза, увидел то, чего не мог различить раньше; слабая полоска света серела на своде, под которым находились он и его спутники; свет, очевидно, шел от лампы, освещавшей какой-то отдаленный уголок.
Следуя на этот свет, Кантилий и сопровождавшие его римляне вскоре вышли к арке, за которой стояли кучкой двадцать четыре человека, половина из которых были африканцами, как о том свидетельствовал цвет кожи; почти все, судя по одежде, были рабами.
Когда Луций оказался поблизости от того места, где они о чем-то разговаривали, он вытянул голову в сторону сборища рабов, а одновременно протянул левую руку назад; найдя кисть Нумидия, он с силой сжал ее, как бы желая этим пожатием передать приказ сохранять полнейшее молчание.
Пьяница понял значение этого рукопожатия и, повернувшись к остальным, легким движением губ передал приказ Кантилия.
Теперь все смогли услышать голос – Кантилий сразу же узнал его: это был