Читать интересную книгу Язык, онтология и реализм - Лолита Макеева

Подобно Картрайт, канадский философ Ян Хакинг считает, что экспериментаторы имеют все основания верить в существование определенных ненаблюдаемых объектов, не потому что они принимают соответствующие теории, а потому что они что-то делают с этими объектами: они манипулируют ими, заставляя их порождать определенные эффекты и вступать во взаимодействие с другими объектами. Эти аспекты лабораторной деятельности были бы необъяснимы, если бы такие объекты не существовали. Как заметил Хакинг в отношении кварков, «если вы можете рассеивать их, то они существуют» [Hacking, 1983, p. 23].

Британский философ Ром Харре отстаивает сходную позицию, хотя и предпочитает называть ее «реализмом референции», противопоставляя «реализму истины». Если реализм истины, с его точки зрения, служит выражением «логицистского» подхода к науке, когда ее особенности пытаются осмыслить исключительно с помощью понятий и критериев логики, то реализм референции исходит из того, что «наука имеет особый статус, но не потому что она является надежным способом получить истину и избежать лжи, а потому что она является коммунальной практикой сообщества с примечательной и строгой моралью — моралью, ядро которой образует убеждение в том, что продукты деятельности этого сообщества заслуживают доверия» [Harr? 1986, p. 6]. При таком взгляде на науку как на сложно-организованную совокупность материальных и когнитивных практик поиск истины следует считать не методологическим принципом, а моральным предписанием. Референция же, фиксируемая посредством достижения физической связи между ученым и некоторыми элементами изучаемого им естественного класса, устанавливается в ходе экспериментального поиска физического референта для термина, введенного при описании идеальной теоретической модели. Демонстрация существования этого референта осуществляется через его локализацию в пространственно-временной системе координат и через побуждение его к проявлению каузальных способностей. Согласно Харре, обеспеченная таким образом референция не зависит от истинности описаний, направлявших поиск соответствующего сущего, поскольку вполне возможно, что дальнейшее «исследование его природы заставит нас отвергнуть все без исключения положения, которые мы когда-то считали истинными в отношении него, кроме того, что оно существует и его природа обеспечивает ему место в некоторой координатной сетке» [Harr? 1986, p. 66]. Более того, референция как таковая практически не зависит от истины, ибо объекты, открытые в ходе материальной практики, не могут исчезнуть, хотя наши представления о них будут меняться.

Многие критики усмотрели в реализме референции и реализме сущностей «половинчатую» и «непоследовательную» позицию, поскольку нельзя утверждать, скажем, реального существования электронов как неотъемлемого элемента строения вселенной, не утверждая при этом, что они обладают некоторыми из свойств, приписываемых им научными теориями. Теоретические описания предоставляют экспериментаторам необходимые критерии идентификации и распознавания ненаблюдаемых объектов; более того, чтобы эффективно манипулировать этими объектами и использовать их каузальные возможности, ученые должны знать их свойства и законы, которым подчиняется их поведение. Поэтому референция теоретических терминов всегда связана с тем или иным описанием обозначаемых ими объектов, которое признается истинным, хотя и не исключается возможность его пересмотра.

Еще один британский философ науки Дж. Уоррол, выдвинувший концепцию «структурного реализма», не отвергает полностью когнитивного статуса истины, но налагает жесткие ограничения на понятие теоретической истины. С его точки зрения, единственными реалистически интерпретируемыми элементами теорий являются математические формализмы, используемые для выражения научных законов. Уоррол ссылается на слова Анри Пуанкаре о том, что природа скрывает от наших глаз «реальные объекты», поэтому, считает он, «подлинные отношения между этими реальными объектами являются единственной реальностью, которой мы можем достичь» [Worral, 1989, p. 101]. Стало быть, только математическая структура теории (наряду с эмпирическими законами) сохраняется при смене теорий, ибо, как свидетельствует «пессимистическая индукция» Лаудана, развитие науки характеризуется радикальной прерывностью на уровне теоретического содержания. Уоррол ссылается на тот исторический факт, что математические уравнения старой теории часто сохраняются в сменившей ее новой теории или в прежнем виде, или как предельные выражения других уравнений, но при этом радикально меняется физическая интерпретация математических символов, входящих в эти уравнения, т. е. хотя математическая форма многих законов остается прежней, их содержание меняется. Так, в теории электромагнитного поля Максвелла были сохранены законы оптики Френеля, хотя природа света получила совершенно иное истолкование: для Френеля световые волны были механическими возмущениями среды или эфира, а для Максвелла они представляли собой колебания в электромагнитном поле. Поскольку одной и той же математической структуре могут удовлетворять различные онтологии, связанные с различными теоретическими интерпретациями, безосновательно считать одну из них правильной или истинной. В этом смысле структурный реализм накладывает эпистемические ограничения на то, что может быть познано наукой: по словам Уоррола, «ошибочно думать, будто мы вообще можем „понять“ природу базисного строения вселенной» [Worral, 1989, p. 122], однако мы можем что-то узнать о структуре ненаблюдаемого мира, поскольку она отображается в математической структуре наших теорий. Многие критики сочли, что этот вывод Уоррола опирается на неоправданное противопоставление природы и структуры объекта. Когда ученые говорят о природе теоретического объекта, они обычно имеют в виду, что он является определенным каузальным фактором, обладает совокупностью свойств и отношений и его поведение подчиняется определенным законам, выражаемым некоторым множеством уравнений; иными словами, они наделяют этот каузальный фактор определенной каузальной структурой. Говорить же о «природе» теоретического объекта сверх и помимо этого структурного (физико-математического) описания, считают критики, у нас нет оснований.

Скептическое отношение к истине свойственно и американскому философу А. Файну, который стремится занять нейтральную позицию в споре между научными реалистами и их противниками, определяя ее как «естественную онтологическую установку» (NOA). Научный реализм и противоположные ему концепции он считает «чужеродными дополнениями» к науке. Файн предлагает философам подавлять в себе желание задавать вопросы о внешнем мире или об истине, поскольку мы не располагаем никакими ресурсами, чтобы разрешить эти вопросы. Свою позицию Файн характеризует как «упорное нежелание расширять понятие истины, предлагая некоторую теорию или анализ (или даже метафорическую картину)» [Fine, 1986, p. 133]. В науке уже используется определенное понятие истины, которое реалисты и антиреалисты пытаются «раздуть»: первые расширяют его во «внешнем направлении», объявляя научные истины истинами о независимом от сознания мире, а вторые добавляют в него «внутреннее измерение», связывая его с эпистемическими способностями и возможностями человека. Однако все эти попытки являются излишними, и нужно смириться с тем, что все, что может быть сказано об истине, уже отражено в том понятии, которое используется в науке. Характеризуя это понятие, Файн указывает, что в нем истина понимается в «обычном референциальном смысле»: предложение является истинным, если и только если сущности, о которых в нем говорится, находятся в отношении, на которое ссылается это предложение. Это означает, что используемое в науке понятие истины опирается на стандартный критерий онтологических обязательств: тот, кто принимает предложение как истинное, обязан признать «существование индивидуальных объектов, свойств, отношений, процессов и т. п., на которые ссылаются истинные научные предложения» [Fine, 1986, p. 130]. Как отмечают многие исследователи, в позиции Файна есть явная непоследовательность: с одной стороны, иногда он высказывается как реалист, а с другой стороны, отвергая «все интерпретации, трактовки, картины истины», он, по сути, подписывается под «минималистской» или «дефляционной» теорией истины [142], отвергающей какие-либо онтологические «предпосылки» этого понятия. А некоторые авторы совершенно справедливо усмотрели в позиции Файна «проявление философского отчаяния» [Niiniluoto, 1999, p. 19].

Хотя авторы реализма сущностей, структурного реализма и естественной онтологической установки стремятся найти некоторое «промежуточное» — между научным реализмом и инструментализмом — решение вопроса о том, обладают ли теоретические положения истинностным значением, они сохраняют верность онтологическому тезису научного реализма. Куда более радикальные разногласия имеют место между научными реалистами и теми философами, которые предложили заменить корреспондентное понятие истины некоторым его эпистемическим «суррогатом» — оправданной утверждаемостью, когерентностью, рациональной приемлемостью, эмпирической адекватностью, практической успешностью и т. п. Как правило, эти философы не считают себя реалистами и таковыми не являются. Исключение составляет Патнэм, попытавшийся сформулировать концепцию внутреннего реализма, в которой истина истолкована как идеальная рациональная приемлемость, и его последователи, предложившие иные варианты внутреннего реализма (Р. Туомела, Б. Эллис и др.). Патнэмом двигало желание создать теорию, которая, с одной стороны, сохраняла бы наши реалистические интуиции, а с другой, учитывала бы достигнутый в конце XX в. уровень философского осмысления ключевых проблем человеческого бытия и познания, однако, как мы видели в предыдущей главе, его вариант «неметафизического» реализма столкнулся с не менее серьезными проблемами, чем беспощадно критикуемый им метафизический реализм. Главная из этих проблем — релятивизм, защититься от которого Патнэм попытался с помощью введенного им понятия эпистемически идеальных условий, но это лишь внесло несогласованность в его теорию.