Мало-помалу тоска одиночества дала себя знать. В замок никто не приезжал, и я часами сидела у окна и глядела на дорогу в надежде увидеть возвращавшегося отца. Наконец однажды я заметила карету, окруженную довольно многочисленным конвоем и направлявшуюся к замку, а когда экипаж остановился у подъезда, я с удивлением увидела, что из него вышли незнакомый господин с сухим неприятным лицом и с ним отец де Сильва. Присутствие последнего успокоило меня: он всегда был добр и нежен со мной, а отец отзывался о нем как о человеке высокодобродетельном, высокого ума и настолько дружественном, что я могла обращаться к нему при всяких затруднениях с полным доверием, как ко второму отцу.
Итак, я бросилась к ним навстречу, но каков же был мой ужас, когда незнакомый господин объявил мне, что мой отец скончался и по завещанию назначил его — герцога Роберта Мервина — моим опекуном. При этом он выразил пожелание, чтобы я со временем вышла замуж за его сына Эдмонда. Герцог прибавил, что приехал за мною, дабы его питомица и будущая невестка воспитывалась в его семье, под руководством его жены. Это как громом поразило меня: в первую минуту я не могла даже плакать, а потом бросилась к отцу де Сильва и, цепляясь за него, кричала:
— Отчего умер отец?.. Это неправда, что герцог — мой опекун! Отец говорил, что он злой, нечестный, а сын его — негодяй… и что он хочет только заплатить свои долги моими деньгами. Я не пойду с ним!..
Слезы прервали меня, но я все же заметила, как противное лицо герцога побледнело и исказилось такой злобой, что мне стало страшно. Тогда преподобный отец сделал знак герцогу оставить нас вдвоем. Он посадил меня на колени, нежно погладил мои кудри и дал мне выплакаться. Затем он рассказал, что во время пребывания отца в Шотландии, когда он переезжал из одного имения в другое с весьма небольшой охраной, в лесу на него напали разбойники. По-видимому, его ограбили и убили, потому что трупы двух его телохранителей затем нашли израненными и полунагими в чаще. Что же касается тела отца и его верного Рутланда, то их не нашли. Лесники, собаки которых и отрыли трупы, все тщательно обшарили, однако нашли только плащ отца с пятнами крови, его перчатку да сломанную шпагу, но никаких следов разбойников. Тел не обнаружили, а потому явилось предположение, что злодеи бросили их в находившееся неподалеку болото…
На другой день, когда первый приступ отчаяния слегка утих, преподобный отец опять беседовал со мною и утешал, уговаривая подчиниться воле Божией, как подобает христианке. Потом в подходящих для моего возраста выражениях он объявил мне, что я не имела никакого права оскорблять своего опекуна столь обидными словами.
— Да ведь отец называл его нечестным! — прервала я его.
— Часто в минуту раздражения говорят необдуманные слова, а лучшим доказательством, что эти речи не были серьезны, служит то, что покойный отец назначил его вашим опекуном. Я видел этот документ, — прибавил он и уговаривал повиноваться воле усопшего, отдававшего меня под покровительство сэра Роберта, желая обеспечить мою будущность замужеством с Эдмондом. Вместе с тем де Сильва выражал уверенность, что я буду счастлива в семье герцога, где подрастали еще два мальчика.
Нетрудно было уговорить семилетнего ребенка, а он сумел к тому же соблазнить меня перспективой иметь двух сотоварищей. Более я не противилась отъезду и даже согласилась звать герцога “дядя Роберт”. Через неделю мы уехали.
Путешествие показалось мне бесконечным, а прибытие в Комнор-Кастл и первое свидание с двумя личностями, которым суждено было сыграть роковую роль в моей жизни, до того врезались в мою память, что мне хочется рассказать все подробно.
Приехали мы утром чудного августовского дня, и на первый взгляд замок понравился мне больше нашего родового. Зато тетка, леди Арабелла, вовсе не понравилась. Это была высокая худощавая женщина с неприятным, надменным видом. Она встретила меня приветливо и поцеловала, но я нисколько не оценила этого. Я столько наслышалась про мое огромное состояние и про запутанные дела дяди, что возымела очень высокое мнение о собственной особе и в глубине души всех их презирала.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
После обмена приветствиями преподобный отец спросил об Эдмонде.
— Он играет в саду с Вальтером. Пойдемте к ним, — сказала тетка.
Итак, мне предстояло сейчас увидеть обоих будущих друзей детства, обещанных мне отцом де Сильва. Я уже слышала раз об этом Вальтере от отца, который упомянул, что с ним дурно обращаются, что он сирота и что его ненавидят в Комнор-Кастле, но почему — я не поняла. Леди Арабелла хотела вести меня, но я вырвалась и взяла руку отца де Сильва. Мы спустились в сад и вдруг услышали крики, а когда вышли на площадку, я была поражена представившейся мне картиной.
Белокурый мальчик лет одиннадцати был привязан веревкой за ногу к толстому дереву, а другой, лет тринадцати, бил его хлыстом. Никогда в жизни не видела я ничего подобного: дома у нас не били даже охотничьих собак, когда те утягивали что-нибудь со стола. Я почувствовала глубокую жалость к обиженному и бросилась между ними, гневно крикнув:
— Сейчас же перестань, разбойник! Недаром отец говорил, что ты негодяй!
Мальчик с хлыстом, оказавшийся Эдмондом, оглянулся, взглянул с удивлением и злобой, а потом, смерив меня враждебным взглядом, сказал:
— А!.. Это “папистка”, моя будущая жена! Какая же ты противная, с совиными глазами и рыжей гривой — ну точно львица. Ты мне вовсе не нравишься, а если посмеешь еще раз вмешаться не в свое дело, то я и тебя побью.
Я была ошеломлена и с минуту стояла молча. До сих пор мне приходилось слышать о своей внешности только то, что я прехорошенькая, и отец очень любил мои золотистые кудри, а здесь меня сочли дурнушкой, да еще и пообещали побить.
Моя гордость женщины и в придачу богатой наследницы была до крайности возмущена, и я смело подступила к нему почти вплотную.
— Только посмей тронуть — и тогда увидишь! Ты разве забыл, что тебе нужно мое приданое для уплаты ваших долгов? — кричала я, взбешенная.
Вероятно, он кое-что знал о семейных делах, потому что покраснел.
— Твой злой язык тоже, конечно, идет в счет приданого? Но я слишком благороден, чтобы бить такую знатную даму. А твои совиные глазенки недурны, особенно когда ты злишься. Итак, львица, ради твоих прекрасных глаз я не стану тебя бить, а лучше за каждую твою грубость будет расплачиваться твой любимец. Вот я сейчас же и приступаю.
И он несколько раз хлестнул Вальтера.
Тетка и священник молча наблюдали эту первую встречу жениха и невесты, но я уже не владела собой от негодования и бросилась на Эдмонда, не ожидавшего моей выходки. Я вырвала хлыст из его руки и изо всех сил резанула его по лицу, крикнув:
— Вот тебе, разбойничья рожа! Попробуй, приятно ли, когда бьют!
Эдмонд зарычал от боли и с бешенством кинулся на меня. Не знаю, что было бы дальше, если бы де Сильва не отнял меня, подняв на воздух. Не будучи в состоянии излить свою злобу на меня, Эдмонд набросился на Вальтера, я же обхватила ручонками шею моего спасителя и спрятала лицо в его плечо. Меня ошеломили страх и неистовые крики дравшихся мальчиков: голова моя закружилась, шум уже неясно долетал до меня, а затем я лишилась сознания.
Очнувшись, я увидела, что лежу в постели, а надо мной склоняется доброе и симпатичное лицо какой-то женщины.
Это была Кэт Лестер, кормилица Эдмонда. Она целовала меня и старалась успокоить, но я принялась кричать, утверждая, что Вальтера убили. Чтобы разуверить меня, Кэт привела его в мою комнату, мы расцеловались, и он благодарил меня за заступничество.
— Пока потерпи, Вальтер, и успокойся, — говорила я ему, — а когда я вырасту, то выйду за тебя замуж, а не за Эдмонда, которого глубоко ненавижу.
На другой день у меня с преподобным отцом был продолжительный разговор, который клонился к тому, чтобы добиться извинения перед Эдмондом. Сначала я наотрез отказалась, но де Сильва умел говорить. Он сказал о великом грехе, который я совершила, в гневе ударив будущего мужа, а затем убеждал, что Бог непременно рассердится на меня за гордость и упрямство, если я не попрошу прощения. Последний его довод смягчил меня, и я согласилась.