Читать интересную книгу Большой марш (сборник) - Юрий Гончаров

– Притормози! – скомандовал он Павлу, еще не понимая, что ждет их за плакатом на дороге, почувствовав только, что неспроста этот призыв, эти ударившие по глазам слова, сейчас должно последовать что-то важное, необычное.

Павел послушался, машина замедлила ход. Шум ветра, движения мгновенно стих, в открытые окна стало слышно, как свистят, наперебой щелкают в лесу птицы.

Плотная стена леса справа оборвалась, лес отступил от шоссе, открылась обширная квадратная поляна, аккуратно вырезанная, расчищенная в лесном массиве, и что-то огромное, серое посреди нее – бетонное, гранитное, бронзовое… Памятник.

Выпрямленно, высоко вскинув голову, – в самое розовое от утренней зари небо, – на подножке подбитого, гибнущего грузовика, погибая сам, но не сдаваясь, нечеловеческим напряжением направляя руками руль, стоял фронтовой шофер – в последнем, смертном уже рывке вперед, туда, где идет бой, где ждут его груз. Пламя било из-под передних колес, лизало мотор, кабину, сжигало шоферу лицо, грудь…

Не спрашивая, Павел круто свернул с шоссе, остановил грузовик.

Не спуская с монумента глаз, Будаков вышел из кабины.

Тишина объяла его, тишина погожего утра, воздушного простора, в безмерную высь вставшего над поляной, над лесом, над гранитным монументом.

Но тишина длилась только миг, пока Будаков не шагнул к памятнику. Уши его явственно услышали, что гранит и бронза не безмолвны, памятник звучал, как может звучать только настоящий бой в минуты самого своего яростного накала: свистели над бронзовым шофером осколки, во всю свою мощь ревел дымящий мотор, гудело пламя, трещал пробитый кузов с патронами и снарядами, которые должны решить судьбу сражения, судьбу бойцов: победа – или смерть…

У Будакова сдавило грудь, пресеклось дыхание.

Он замер на месте, с расширенными глазами, с чувством, как будто на своем колхозном грузовике он пронесся сквозь время, назад, на тридцать с лишним лет, и в лицо его пахнуло жаром и дымом далекой войны…

По шоссе приближалась машина. Шум ее усиливался, нарастал. Из-за леса появился грузовик, простой работяга, с высоко наложенными в кузове ящиками, и раздался протяжный автомобильный сигнал. Он длился все время, пока грузовик пересекал поляну, а когда замолк – зазвучал голос другого грузовика, идущего со встречной стороны.

– Салют! – догадался Будаков. Вот о чем напоминал водителям плакат, поставленный на дороге!

Дыхание его сжалось снова. Тысячи машин проходят здесь каждый день, и тысячи салютов звучат в честь фронтовых шоферов, мертвых и живых, в память их известных и безымянных, нигде не записанных подвигов…

Низ памятника, его гранитный цоколь обрамляли цветы. Ярко пылали пунцовые канны. На маленьких железных табличках, воткнутых среди цветов, было написано, откуда привезена земля. Она была собрана почти со всех краев страны: сибирская, уральская, саратовская, вологодская, пензенская, орловская, казахстанская, ташкентская… Десятки делегаций ветеранов-фронтовиков побывали тут.

Сзади снова нарастал шум проходящей машины. Будаков обернулся. Неторопливо, нагруженно двигался автофургон с синей надписью «Хлеб» на облезлом фанерном боку. Утренний, свежей выпечки хлеб вез куда-то молодой шофер, – в сельский магазин, может, рабочим недалекой стройки. Глуховатый, чуть дребезжащий гудок старого, заезженного грузовика прорезал воздух, простерся над поляной. Черная новая «Волга», в которых ездят важные лица, бесшумно выкатилась вслед за автофургоном, и, не умолк еще, не растаял в воздухе его сиплый гудок, как его продолжил бархатисто-музыкальный, баритонального тембра сигнал «Волги». Он встретился и пересекся с новым сигналом. Автокран ехал мимо поляны, наклонив желтую подъемную стрелу, с крюком, притороченным тросами к передку. Салют! Салют! Салют фронтовым шоферам, всем, кто под бомбами немецких «юнкерсов», в жару и в мороз, в проливные дожди и пургу возил на передовые боеприпасы, спасал раненых, кто погибал вот так – не отступая, в пламени своей горящей машины, ослепленный дымом, до последнего биения сердца не снимая обожженных рук с рулевого колеса… Кто знает, кто расскажет теперь, что было с его отцом Дмитрием Матвеичем, как встретил он свой последний миг… Может быть, здесь – и его подвиг, и его судьба, в этом шофере из гранита и бронзы, вставшем у края бывшей фронтовой дороги, чтоб никогда не могла забыться память о тех, кто сражался и победил в самой страшной из всех бывших на земле войн.

– Ну, поедем, что ль? – уже в который раз спрашивал Будакова Павел. Он уже насмотрелся, покурил, успел заглянуть в мотор. Ему было невдомек, почему его старшой, всегда уравновешенный и спокойный, в таком волнении, почему у него такое лицо, почему он медлит, даже не слышит обращенных к нему слов. Ну, поглядели – и дальше, время-то идет… Памятник как памятник, много таких – летчикам, танкистам, артиллеристам…

А Будаков и правда его не слышал. В пальцах его была незакуренная, забытая сигарета. Он то смотрел на памятник, на цветы, то поворачивался лицом к шоссе, слушал салютующие гудки проходящих машин. И думал о том, что он приедет сюда еще раз… Вот закончится в колхозе уборка, попросит он себе у председателя отпуск… Даша сошьет из холстины мешочек, насыплет он в этот мешочек деревенской земли, на которой вырос, вскормился, жил, работал его отец, которую он пошел защищать в сорок первом году для своих детей, – а теперь на ней живут и внуки, и недолго ждать уже до правнуков, – и привезет он сюда эту горсть, положит землю родной их Васильевки у памятника, где цветы, рядом с землей из других мест и краев России…

Как кладут землю с родины на далекие могилы своих близких, чтоб грела она их мертвые сердца…

1958 г.

Колхозный заказ

1

– Павел Петрович, бельгийцы приехали. – Голос главного инженера прозвучал в телефонной трубке деловито, почти бесстрастно: одна лишь информация – и ничего больше.

Тому, кто знал главного, тем более – как знал его директор, было все же нетрудно уловить, сколько радостной возбужденности пряталось в намеренно деловом тоне главного инженера. Он любил встречать иностранцев, водить их по заводу, – не совсем хозяином, но – почти, это было его хобби, праздником среди будничности, быстрого бега рядовых, схожих друг с другом дней. Ему нравилась та игра в корректного, утонченно-любезного, предельно внимательного, с европейскими манерами джентльмена, которой он научился в поездках за границу и которую невольно, даже без участия сознания, начинали вести его лицо, руки, все тело, заметно менявшие характер своих движений на совсем иную пластику, лишь только появлялись иностранные гости, и он, улыбающийся, приветливый, выходил к ним представителем завода, как бы воплощающий в себе, в своем неброском, скромном облике, всю его производственную мощь, техническое искусство. Нравилось, не роняя достоинства, напротив, даже как-то подчеркнуто демонстрируя его, предупредительно распахивать перед иностранцами двери, делать широкие приглашающие жесты, вводя гостей в светлые залы, в цеха, сопровождая между рядами работающих станков. Нравилось – как бы небрежно, привычно, без усилий памяти ронять при этом отдельные слова и фразы на французском, английском, немецком, так, чтобы эти обрывки тоже заключали в себе некий шик: он бы, конечно, говорил лучше, совсем свободно, да все нехватка времени, некогда взяться за языки основательно, – занятость, перегрузки, текучка…

Сегодня были бельгийцы, они приехали принимать пресс, построенный по их заказу.

Эти бельгийцы появлялись на заводе не в первый раз, их знали, к ним уже привыкли, отношения с ними, даже у рабочих, были совсем приятельскими…

Ну, а самую основную причину, почему у главного инженера необычное, приподнятое настроение, директору и разгадывать было не нужно. У него, Павла Петровича Архипова, с раннего утра, даже со вчерашнего дня, тоже такое же настроение. Готов-таки чертов этот пресс, с которым столько помучились! Готов в срок, хотя бельгийцы не верили в это, испытан, отлажен. Полтора года назад была только груда чертежей, бумаги… На заводе еще не делали таких – такой мощности, на совсем новых конструкторских принципах. Даже страшновато было браться…

– Вижу, что приехали, – ответил Архипов – по своей неизменной привычке показывать подчиненным, что директор всегда впереди событий, уже в курсе того, о чем ему докладывают, хотя за минуту до звонка он видел в окно кабинета лишь бесшумно мелькнувшую черную «Волгу», которую посылали в гостиницу за бельгийскими инженерами. – Веди их прямо в сборочный, пускай смотрят, а я выхожу…

Он положил трубку, но вместо того чтобы встать, остался за столом, вполуоборот к голубовато-серым, слегка пульсировавшим телевизионным экранам. Они были окошками сразу в несколько цехов. Сидя в кабинете, занимаясь делами, даже во время совещаний, летучек, директор одновременно мог наблюдать за работой почти всего завода, как бы лично присутствовать на всех наиболее важных его участках.