Песнь двадцать шестая
Круг седьмой (продолжение) 1
Пока мы шли, друг другу вслед, по краюИ добрый вождь твердил не раз еще:«Будь осторожен, я предупреждаю!» —
4
Мне солнце било в правое плечоИ целый запад в белый превращалоИз синего, сияя горячо;
7
И где ложилась тень моя, там алоКазалось пламя; и толпа была,В нем проходя, удивлена немало.
10
Речь между ними обо мне зашла,И тень, я слышал, тени говорила:«Не таковы бесплотные тела».
13
Иные подались, сколь можно было,Ко мне, стараясь, как являл их вид,Ступать не там, где их бы не палило.
16
«О ты, кому почтительность[933] велит,Должно быть, сдерживать поспешность шага,Ответь тому, кто жаждет и горит![934]
19
Не только мне ответ твой будет благо:Он этим всем нужнее, чем нужнаИндийцу или эфиопу влага.
22
Скажи нам, почему ты — как стенаДля солнца, словно ты еще не встретилСетей кончины». Так из душ одна[935]
25
Мне говорила; я бы ей ответилБез промедленья, но как раз тогдаМой взгляд иное зрелище приметил.
28
Навстречу этой новая чредаШла по пути, объятому пыланьем,И я помедлил, чтоб взглянуть туда.
31
Вдруг вижу — тени, здесь и там, лобзаньемСпешат друг к другу на ходу прильнутьИ кратким утешаются свиданьем.
34
Так муравьи, столкнувшись где-нибудь,Потрутся рыльцами, чтобы дознаться,Быть может, про добычу и про путь.
37
Но только миг объятья дружбы длятся,И с первым шагом на пути своемОдни других перекричать стремятся, —
40
Те, новые: «Гоморра и Содом!»,[936]А эти: «В телку лезет Пасифая[937],Желая похоть утолить с бычком!»
43
Как если б журавлей летела стая —Одна к пескам, другая на Рифей,[938]Та — стужи, эта — солнца избегая,
46
Так расстаются две чреды теней,Чтоб снова петь в слезах обычным ладомИ восклицать про то, что им сродней.
49
И двинулись опять со мною рядомТе, что меня просили дать ответ,Готовность слушать выражая взглядом.
52
Я, видя вновь, что им покоя нет,Сказал: «О души, к свету мирной славыОбретшие ведущий верно след,
55
Мой прах, незрелый или величавый,Не там остался: здесь я во плоти,Со мной и кровь ее, и все суставы.
58
Я вверх иду, чтоб зренье обрести:Там есть жена,[939] чья милость мне даруетСквозь ваши страны смертное нести.
61
Но, — и скорее да восторжествуетЖеланье ваше, чтоб вас принял храмТой высшей тверди, где любовь ликует, —
64
Скажите мне, а я письму предам,Кто вы и эти люди кто такие,Которые от вас уходят там».
67
Так смотрит, губы растворив, немыеОт изумленья, дикий житель гор,Когда он в город попадет впервые,
70
Как эти на меня стремили взор.Едва с них спало бремя удивленья, —Высокий дух дает ему отпор, —
73
«Блажен, кто, наши посетив селенья, —Вновь начал тот, кто прежде говорил, —Для лучшей смерти черплет наставленья!
76
Народ, идущий с нами врозь, грешилТем самым, чем когда-то Цезарь клики«Царица» в день триумфа заслужил.[940]
79
Поэтому «Содом» гласят их крики,Как ты слыхал, и совесть их язвит,И в помощь пламени их стыд великий.
82
Наш грех, напротив, был гермафродит;Но мы забыли о людском законе,Спеша насытить страсть, как скот спешит,
85
И потому, сходясь на этом склоне,Себе в позор, мы поминаем ту,Что скотенела, лежа в скотском лоне.[941]
88
Ты нашей казни видишь правоту;Назвать всех порознь мы бы не успели,Да я на память и не перечту.
91
Что до меня, я — Гвидо Гвиницелли;[942]Уже свой грех я начал искупать,Как те, что рано сердцем восскорбели».
94
Как сыновья, увидевшие матьВо времена Ликурговой печали,Таков был я, — не смея показать, —
97
При имени того, кого считалиОтцом и я, и лучшие меня,Когда любовь так сладко воспевали.[943]
100
И глух, и нем, и мысль в тиши храня,Я долго шел, в лицо его взирая,Но подступить не мог из-за огня.
103
Насытя взгляд, я молвил, что любаяПред ним заслуга мне милей всего,Словами клятвы в этом заверяя.
106
И он мне: «От признанья твоего[944]Я сохранил столь светлый след, что ЛетаБессильна смыть иль омрачить его.
109
Но если прямодушна клятва эта,[945]Скажи мне: чем я для тебя так мил,Что речь твоя и взор полны привета?»
112
«Стихами вашими, — ответ мой был. —Пока продлится то, что ныне ново,[946]Нетленна будет прелесть их чернил».
115
«Брат, — молвил он, — вот тот[947] (и на другогоОн пальцем указал среди огней)Получше был ковач родного слова.
118
В стихах любви и в сказах[948] он сильнейВсех прочих; для одних глупцов погудка,Что Лимузинец[949] перед ним славней.
121
У них к молве, не к правде ухо чутко,И мненьем прочих каждый убежден,Не слушая искусства и рассудка.
124
«Таков для многих старых был Гвиттон[950],Из уст в уста единственно прославлен,Покуда не был многими сражен.
127
Но раз тебе простор столь дивный явлен,Что ты волен к обители взойти,К той, где Христос игуменом поставлен,
130
Там за меня из «Отче наш» прочтиВсе то, что нужно здешнему народу,Который в грех уже нельзя ввести».
133
Затем, — быть может, чтобы дать свободуДругим идущим, — он исчез в огне,Подобно рыбе, уходящей в воду.
136
Я подошел к указанному мне,Сказав, что вряд ли я чье имя в миреТак приютил бы в тайной глубине.
139
Он начал так, шагая в знойном вире:«Tan m'abellis vostre cortes deman,Qu'ieu no me puesc ni voill a vos cobrire.
142
Ieu sui Arnaut, que plor e vau cantan;Consiros vei la passada folor,E vei jausen lo joi qu'esper, denan.
145
Ara vos prec, per aquella valorQue vos guida al som de l'escalina,Sovenha vos a temps de ma dolor!»[951]
148
И скрылся там, где скверну жжет пучина.
Песнь двадцать седьмая