Читать интересную книгу Монстр сдох - Анатолий Афанасьев

— Забегала раз-другой, видела ее.

— Ведьма она или нет?

Степанида истово перекрестилась, задышала тяжело, как под мужиком.

— Пожалейте, Никита Павлович, я простая женщина, на кухню приставлена милостью Господней…

— Простая — потому должна чуять. Какое про нее мнение, говори, не бойся.

— Да я же чего, да мне же…

Никита дотянулся, звучно хлопнул ее ложкой по лбу. Степанида враз опамятовалась, сказала твердо:

— По нашему разумению, гулящая она. Но очень пригожая. И не жадная. Давеча ни с того ни с сего колечком одарила.

— Все бабы гулящие, про другое спрашиваю.

— Про что другое нам неведомо. Помилуйте, Никита Павлович.

— Покажь подарок.

Метнулась к шкапчику, принесла колечко с бирюзовой нашлепкой — дешевка, копейка цена, но блестит, как настоящее.

— Чего говорит, когда заходит?

— Да так, женска болтанка… О чем ей говорить с деревенской бабкой. Где она, и где я. Чайку попила с творожником, вареньем ее угостила. Не побрезовала, скушала цельную вазочку. Хорошая дамочка, но несчастная.

— Почему несчастная?

— Это нам неведомо. На ней печати негде ставить, какое тут счастье.

Никита вызнал все, что требовалось: во все углы сует нос парчушка, ладит мосты.

С кухни отправился к боссу. У двери дежурил этот валенок — Сема Гаревой, хозяина соска, шут гороховый.

— Кто у него? — спросил Архангельский. Сема ощерился, как крыса на стрихнин. Не первый раз Никита подумал, что когда-нибудь придушит ублюдка прямо у двери, не миновать этого. Чересчур паскудная рожа!

— Важные гости, черные, прямо с гор.

— Меня не искал?

— Никак нет, Никита Павлович.

— Агата там?

— Пока нет, — скривился еще более мерзко. — Вот ведь, да, беда какая?!

— Какая беда? Говори толком.

— Да я так, к слову, Никита Павлович. Извините.

Никита заледенел глазами.

— Я на тебя, Сема, сегодня второй раз натыкаюсь.

Это непорядок. От этого недолго сблевать.

Поганец смутился, плаксиво заныл:

— Что же делать, посудите сами, разве я виноват?

Иссидор Гурович велят дежурить, вы говорите: не попадайся, — как мне быть? Не своим же умом живу.

— Прячься, — посоветовал Никита. — Как меня почуешь, прыгай в чулан и ни звука. Иначе свиньям скормлю.

С этими словами миновал остолбенелого сосуна, без стука вошел в кабинет. Самарин вел беседу с двумя джигитами, поил их вином за стойкой бара. Джигиты пожилые, грозные, в папахах. Одного Никита признал — Ваха из Махачкалы, маковая тропка.

— Ты чего, Никиток? — ласково окликнул босс. — Присоединяйся. Видишь, гости уважаемые.

Никита издавна презирал всех кавказцев вместе взятых, сколько их ни будь на свете, и неважно, из каких краев, и те всегда платили ему лютой, откровенной ненавистью.

— Ничего, мне не к спеху, — вот, значит, кому приготовил босс сауну и закуску.

Развернулся и вышел, не прощаясь. Он заглянул к Сидору без определенной цели. Потянуло — и все. Может, хотел хребтом проверить, откуда подуло. В Сидоре никаких перемен — доступный, любезный, а в кармане шила не углядишь. Неужто пора, подумал Никита.

Смурной вернулся к себе в кабинет, в каморку под антресолями, и только вошел — телефон. Он удивился, услыша незнакомый мужской голос. По этому номеру могли звонить только свои.

— Никита Павлович?

— Допустим… Что надо?

— Мне ничего, может, думаю, вам чего понадобится?

Голос незнакомый, но задиристый.

— Ты кто? — спросил Архангельский. — Где телефон взял?

— Извините, не представился, — на том конце провода Никита Павлович явственно ощутил хамскую ухмылку. — Вам мое имя ничего не даст. Дело в другом. У меня есть товар, у вас деньги.

— Какой товар?

— Товар хороший, выдержанный. Надо бы повидаться.

У Никиты коренной зуб загудел, заныл, как всегда бывало, если дразнили издалека.

— Ты вот что, парень, — сказал проникновенно. — Загадки загадывай девочкам. Со мной шутить не стоит.

Тебя как зовут? — Иваном кличут… Не сердись, Никита Павлович, конспирация превыше всего. Товар секретный, штучный. Вам понравится. Но дешево не отдам.

Архангельский опустил трубку на рычаг, с тоской подергал зуб. Может, вырвать? Чего так мучиться уж который год? Телефон заново заверещал.

— Послушай, Вань, — предупредил Никита. — Я ведь установлю, кто тебе дал номер и что ты за Ваня.

После этого сам знаешь, что произойдет.

— Мы понимаем, — уважительно отозвался оборзевший собеседник. — Но, в натуре, по телефону нельзя. Кто же нынче телефонам доверяет… Намекнуть могу.

Горьковскую пересылку не забыли?

У Никиты сердце бухнуло в ладонь. Вот оно! Что же это такое — беда за бедой, и все в одно место. По мозгам.

— Где? Когда? — с трудом выдохнул.

— Надо подумать, — солидно покашлял подонок. — Ваши повадки известные, а мне пожить охота. У меня, Никита Павлович, престарелые родители на иждивении и брат инвалид. Хотелось бы так встретиться, чтобы голова уцелела.

Никита сдерживался из последних сил.

— Твои предложения?

— Что если завтра в Александровском саду? Ты один, без охраны, и я один тоже подойду. Там народу днем полно, посидим на лавочке, никто не помешает.

Обзор хороший.

— Согласен. Во сколько?

— Часиков в двенадцать, вас устроит?

— Да, устроит. Сам подойдешь?

— Это как получится.

Никита скрипнул зубами.

— Что значит, как получится? В игрушки играешь?

— Я к тому, коли вы один явитесь, безусловно подойду. И кассету захвачу. А вы уж, пожалуйста, некую сумму прихватите. Скажем, тысчонок десять на всякий случай. Это дешево, поверьте… В другом месте за тот же товар…

— У тебя и кассета есть?

— А как же — и кассета, и фотки. Говорю же — хороший товар. В умелых руках ему цены нет.

У Никиты Павловича боль из коренного зуба перекинулась под ложечку, в башке поплыл какой-то подозрительный гул. Он уже и не помнил, когда над ним так издевались, как этот полоумный Ваня — или кто он там? По разговору — пенек, урка, но себе на уме, под умного косит. Скорее всего, каким-то боком связан с ментовкой. Это все, конечно, не имело никакого значения. Важно одно: вытащить говнюка из норы, поглядеть, какой у него материал — а там уж…

— Бабки будут, — буркнул он. — Но как я узнаю, что у тебя там на кассете?

— По фоткам поймете. Не сомневайтесь, останетесь довольны. Товар первый сорт. Только приходите один, Никита Павлович. Иначе сделка не состоится… У меня родители престарелые…

— Заткнись! — сорвался наконец Архангельский. — Завтра в двенадцать. Александровский сад… Гляди, Ваня, не обмани. Под землей достану.

Тот что-то загундел в свое оправдание, опять вроде про брата инвалида, Никита не стал слушать. Ушел со связи.

Сидел за столом, как в туманном облаке. Да, вот оно! Агатина монетка, вчерашний дурной сон, Хорек попросился ни с того ни с его в отпуск, чечены в кабинете у Сидора — все вязалось в один узелок, хотя сразу не поймешь, откуда угроза. Предчувствие — не более того. Теперь она сбылась. Никита Павлович всегда ждал, то прошлое поманит, оно никуда не делось, и готов был к встрече с ним.

Глава 4

ЛЮБОВЬ И ПРЕСТУПЛЕНИЕ

Душевная апатия овладела майором. Такое бывало с ним прежде, но редко. Он засиделся в "Русском транзите", занимался не своим, чуждым делом, и постепенно начал чувствовать себя так, будто забыл умыться утром. Вдобавок запутался в отношениях с Лизой Корольковой.

После того, как провалила задание, она уже больше недели отсиживалась у него на главной (транзитной) квартире, вместе с двумя пострелятами — Наташей и Сенечкой. Сергей Петрович не знал, как с этим сообразоваться. Допустим, пострелят действительно некуда деть: сиротки, куда их ни сунь, везде будет нехорошо, опасно — маленькие, но свидетели. Это ладно, это одно.

Второе — с самой Лизаветой. С ней еще непонятнее. Она до того возгордилась учиненным в больнице самоуправством, что стала практически невменяемой. Почему-то решила, что своим диким, а в ее женском представлении героическим поступком дала урок и ему, майору, и всем остальным служакам, которые то ли по глупости, то ли от робости, но никак не противостоят наступающему со всех сторон бандиту. Втолковать ей что либо разумное было невозможно, она не внимала, но тут отчасти была вина и Сергея Петровича: в разговоре с ней он не находил прямых и честных слов, коими всегда добивался взаимопонимания у женщин. Его сбивало с толку серо-зеленое ровное свечение, исходившее из глаз молодой женщины, словно внутри у нее тлел хрупкий дождевой костерок. Многое озадачивало его в Лизавете, и костерок в том числе.

Однажды под покровом ночи к ним в гости пожаловал Олег Гурко, которому перед тем Сергей Петрович, смалодушничав, нажаловался, что у него нет управы на Лизу. Гурко покрутился по квартире, приласкал детишек, помог Лизе уложить их в кроватки, потом они заполночь чаевничали на кухне, усидев бутылку коньяка, причем пил в основном один впавший в апатию майор. Ну и что? Сергей Петрович ждал, когда Гурко начнет увещевания и разъяснит возомнившей о себе девчушке, в чем она права, а в чем заблуждается, свято веря в дар убеждения, коим владел Олег, но не дождался. Очарованный светской болтовней проказницы (о, задурить голову она умела кому угодно), Гурко впал в ребячество, рассказывал анекдоты, вспоминал забавные случаи из своей жизни, и наконец они с Лизой завели спор о том, как бы вел себя Александр Пушкин, очутись он в Москве в наше время. Слушая, как эта парочка всерьез обсуждает, кто страшнее для России — Наполеон, Гитлер или Чубайс, Сергей Петрович, естественно, налился коньяком до ушей. Покидая дом, Гурко, блудливо кося глазом, шепнул ему: