Чуткость Алана произвела на нее впечатление, но тема ее матери, тут же подхваченная Эдди, слишком занимала ее мысли. Хотя пить ей больше вовсе не было нужно, Рут открыла одну из тех маленьких бутылочек коньяка — для «добивания», — которые всегда можно найти в мини-баре гостиничного номера. Она лежала в кровати, пригубливая крепкий напиток и обдумывая, что записать в дневнике; ей столько всего хотелось сказать.
Самое главное, Эдди заверил ее, что мать ее любила. (Об этом можно написать целую книгу!) Отец пытался разубедить ее в этом на протяжении тридцати двух лет, но она знала, как цинично он относится к ее матери, а потому это ему не удалось.
Естественно, Рут слышала теорию о том, что вся материнская любовь Марион была отдана погибшим братьям Рут и на нового ребенка ничего не осталось; еще она слышала теорию, будто Марион боялась полюбить Рут из страха потерять свою единственную дочь в какой-нибудь катастрофе вроде той, что погубила ее сыновей.
Но Эдди рассказал Рут о том случае, когда Марион увидела, что у дочери дефект глаза — ярко-желтый шестиугольник, какой был и у самой Марион. Эдди сказал Рут, как Марион вскрикнула в ужасе, потому что это желтое пятнышко означало для нее, что Рут может быть похожа на мать, а мать не хотела, чтобы Рут была похожа на нее.
Рут вдруг почувствовала в этом (в нежелании, чтобы дочь была похожа на нее) такую любовь, какую ей, Рут, невозможно было вынести.
Рут и Эдди говорили о том, на кого похожа Рут — на мать или на отца. (Чем больше Эдди слушал ее, тем больше черт Марион находил в ней.) Эта тема была крайне важна для Рут, потому что она не хотела заводить ребенка, заведомо зная, что будет плохой матерью.
— Так говорила ваша мать, — сказал ей Эдди.
— Но разве бывают матери хуже тех, что бросают своих детей? — спросила Рут у Эдди.
— Так говорит ваш отец? — ответил вопросом на вопрос Эдди.
Ее отец «сексуальный хищник», сообщила Рут Эдди, но как отец он был ничего — «серединка на половинку». Он всегда заботился о ней. Она презирает его как женщина. Как ребенок она в нем души не чаяла… и, по крайней мере, он был рядом.
— Он бы оказал на мальчиков жуткое влияние, останься они живы, — сказал ей Эдди.
Рут мгновенно с ним согласилась.
— Вот почему ваша мать давно уже подумывала уйти от него… я хочу сказать, еще до гибели мальчиков, — добавил Эдди.
Рут этого не знала, и теперь, сообщила она Эдди, ей горько, что отец скрыл от нее это, но Эдди сказал, что Тед и не мог это от нее скрывать, потому что не знал, что Марион может от него уйти.
Рут и Эдди столько обо всем говорили, что Рут никак не могла подступиться к их разговору в своем дневнике. Эдди даже назвал Марион «сексуальным началом и сексуальным пиком» его жизни. (Рут удалось записать хотя бы это.)
И в такси, направлявшемся в «Станхоп», Эдди, зажав между колен полиэтиленовый мешок той жуткой старухи, сказал Рут:
— Эта «жуткая старуха», как вы ее называете, приблизительно одних лет с вашей матерью. Поэтому для меня она не «жуткая старуха».
Рут ошеломило, что сорокавосьмилетний мужчина все еще безнадежно влюблен в женщину, которой теперь семьдесят один!
— А если моя мать доживет до девяноста, то вы в шестьдесят восемь будете по-прежнему ушиблены любовью?
— Я в этом абсолютно уверен, — сказал ей Эдди.
Еще Рут Коул записала в своем дневнике, что Эдди О'Хара — это абсолютная противоположность ее отцу. Тед Коул в свои семьдесят семь охмурял женщин возраста Рут, хотя с каждым годом это давалось ему все с большим трудом. Более успешен он был с женщинами под пятьдесят, то есть женщинами возраста Эдди!
Если отец Рут доживет до девяноста, то, возможно, наконец станет приглядываться к женщинам, которые, по крайней мере, кажутся более близкими ему по возрасту, то есть к женщинам, которым «всего» за семьдесят!
Зазвонил телефон. Рут разочарованно подумала, что это Алан, но трубку подняла с надеждой, что это может оказаться Эдди.
«Может быть, он вспомнил что-то еще!» — подумала Рут.
— Надеюсь, ты не спишь, — сказал Алан. — И хочется верить, что ты одна.
— Не сплю и совершенно точно одна, — ответила ему Рут.
Зачем ему непременно нужно портить то хорошее впечатление, что он произвел, этой ноткой ревности?
— Ну и как оно? — спросил Алан.
Она вдруг почувствовала, что ей невмоготу рассказывать ему все те детали, что она смаковала до его звонка.
— Это был совершенно особый вечер, — сказала Рут. — Я получила куда более ясное представление о моей матери… откровенно говоря, и о себе тоже, — добавила она. — Может, мне не стоит бояться, что из меня получится дрянная жена. Может, и мать из меня получится не такая уж плохая.
— Я тебе об этом говорил, — напомнил ей Алан.
Ну почему он не мог просто исполниться благодарности к ней — ведь она, видимо, приближалась к материализации того, что хочется ему?
Именно тогда Рут поняла, что она и на следующую ночь не ляжет в постель с Аланом. Какой смысл ложиться с кем-то в постель, а потом уезжать в Европу на две, почти на три недели? («Столько же смысла, сколько и в том, чтобы раз за разом откладывать это событие», — переиначила это для себя Рут. Она бы ни за что не согласилась выйти замуж за Алана, не переспав с ним хотя бы раз.)
— Алан, я ужасно устала, и потом у меня в голове столько всего нового, — начала Рут.
— Я слушаю, — сказал он.
— Я не хочу ужинать с тобой завтра… я не хочу видеться с тобой до моего возвращения из Европы, — сказала она ему.
У нее была маленькая надежда, что он попытается разубедить ее, но он этого не сделал. Даже его терпеливость раздражала ее.
— Я все еще слушаю, — сказал он, потому что она замолчала.
— Я хочу переспать с тобой… я должна переспать с тобой, — заверила его Рут. — Но после моего возвращения. И после того, как я увижусь с отцом, — добавила она, хотя и понимала, что последнее не имеет никакого значения. — Мне нужно побыть одной, чтобы все обдумать по поводу нас двоих, — так она в конечном счете завершила свою тираду.
— Понятно, — сказал Алан.
У нее было тяжело на сердце, потому что она знала: он хороший человек. Но Рут не знала, подходит ли он ей.
«Побыть одной, чтобы все обдумать» — разве так ей будет проще разобраться в этом? Напротив, ей нужно было больше времени проводить с Аланом, чтобы понять свои чувства.
Но она только сказала:
— Я знала, что ты поймешь.
— Я тебя очень люблю, — сказал ей Алан.
— Я знаю, — ответила Рут.
Позднее, пытаясь уснуть, она старалась не думать об отце. Хотя Тед Коул и рассказал ей о романе ее матери с Эдди О'Харой, он утаил, что роман этот был его идеей. Когда Эдди сказал ей, что ее отец намеренно свел его с Марион, Рут была потрясена. Но Рут потрясло вовсе не интриганство отца, который всякими способами пытался внушить Марион мысль, будто та не годится для роли матери; она уже и без того знала, что ее отец интриган. Рут потрясло, что отец хотел оставить ее для себя одного, что ему так сильно хотелось быть ее отцом!
В тридцать шесть лет Рут, которая одновременно любила и ненавидела своего отца, было невыносимо больно узнать, как сильно отец любит ее.
Ханна в тридцать пять
Рут никак не могла уснуть. Причиной ее бессонницы был коньяк в сочетании с тем, в чем она призналась Эдди О'Харе, а она об этом не говорила никому, даже Ханне Грант. На каждом важном этапе своей жизни Рут ждала, что ее мать даст о себе знать. Например, по окончании Экзетера. Но этого не случилось. А потом она заканчивала Мидлбери — и опять ни слова.
Тем не менее Рут ждала, что Марион даст о себе знать, в особенности в 1980 году, после выхода в свет ее первого романа. Потом последовали публикации двух других ее романов — второго в 85-м и третьего, который вышел только-только, осенью 1990-го. Вот почему, когда самонадеянная миссис Бентон попыталась выдать себя за мать Рут, та вышла из себя. Долгие годы она представляла себе, что Марион вдруг заявится к ней именно таким образом.
— Как вы думаете, она когда-нибудь объявится? — спросила Рут у Эдди в такси.
Эдди разочаровал ее. В ходе этого волнующего вечера Эдди сделал немало, чтобы рассеять первое, неверное впечатление, сложившееся у Рут о нем, но в такси он нес какую-то невнятицу.
— Гм… — начал он. — Я думаю, что ваша мать должна обрести мир в своей душе, прежде чем она сможет… гм-м, вернуться в вашу жизнь.
Эдди замолчал, словно надеясь, что такси уже подъехало к «Станхопу».
— Гм-м… — снова произнес он. — У Марион, я думаю, есть свои демоны… свои призраки… и я думаю, она сначала должна разобраться с ними, прежде чем сможет появиться перед вами.
— Да бога ради! Ведь она же моя мать! — воскликнула Рут в салоне такси. — Я — тот самый демон, с которым ей бы нужно попытаться разобраться!